Долго не шел сон. За плетневой перегородкой, устало вздыхая, жевала корова. В закуте возилась старая овца, отбиваясь от надоедливых ягнят. Где-то в камнях стены затянул свою сиротливую песню сверчок... В дыру соломенной крыши, разворошенной, должно быть, соседским котом, Пашка увидел, как ночная темень стала наваливаться на сарай. В ней, словно тополиная пушинка, закачалась неяркая майская звездочка...
* * *
Крепок сон на воле. Если бы не горластый петух, спать бы да спать еще Пашке... За околицей послышался натужный скрип журавля, стук ведер, девичий говор. Утро. Бабка убирала скотину.
— Донюшка, стой, стой, милушка... Стой же, дуреха! — то ласкала, то журила она корову, прилаживаясь подоить ее. Вот струйки молока туго забили в дно подойника. Запахло молочным теплом.
В сарай заглянула мать.
— За лошадью-то малого пошли!
Услыхав ее голос, Пашка глубже зарылся в сено.
— Ботинки где-то опять посеял...
Мать вздохнула и вышла, тихо прикрыв за собой воротину. В щель, что в стене, было видно, как она побежала по проулку, догоняя свою бригаду.
— Ба, а ба, куда лошадь-то?
— Поди, басурман этакий, глянь лучше, как Лохмач ботинки твои разделал...
После завтрака Пашка вьюном вертелся возле бабки, допытываясь о лошади. И вот новость: оказывается, они с бабушкой будут теперь возить в поле обед трактористам.
Конюх дед Семен не такой уж добрый, каким казался раньше Пашке. Старик еле согласился доверить ему лошадь. Долго чесал свою рыжую с сединой бородку, чертыхался на Пашкину бабку и мать. Но дал.
— Иди, обратывай Хромого. На лугу он. — Дед нехотя подал уздечку. — Путо оставишь там — уши оборву!
Не думал Пашка, что ему дадут старого серого мерина. Слышал он, что конь этот, когда через деревню проходил фронт, раненным забежал на колхозную конюшню. Дед Семен приютил его, вылечил. И до сей поры жалеет его, работает на нем только сам, редко доверяет другим. И вот тебе: своего любимца и вдруг ему, Пашке. Щеки запылали от радости. Схватил уздечку и — на луг.
— Погоди! — остановил дед. — Не послухается он тебя так.
Сдернул с Пашки кепку, зашел в фуражирку и насыпал в нее овса.
— С морды подходи, тихонько посвисти, — наставлял дед.
Хромой гоготнул даже, почуяв овес. Послушно поддался. Пашка накинул обороть, нагнулся распутать мерина. Тот нежно хватнул теплыми губами за рубашку, озеленив ее травяным соком.
В полдень Пашка с бабушкой уже были в поле. На черном бархате клина майских паров в крайней борозде отдыхали разгоряченные тракторы. Возле них — трактористы. Одни сидели кругом и ожидали обед, другие умывались. Пашка покосился на безрукого, которому помогала бабка, поливая из корца, что-то приговаривала. В сердце ворохнулась вчерашняя обида.