Галерея женщин (Драйзер) - страница 374

Тем временем полицейскому удалось не только разоружить и удалить с места происшествия нарушительницу спокойствия – посоветовав ей, полагаю, обратиться к адвокату и добиться справедливости законным путем, – но и разогнать толпу зевак. Однако по прошествии нескольких часов, а потом и нескольких дней дверь жилища под лестницей оставалась плотно закрытой и в окнах не загорался свет, даже в темное время суток. Но однажды, между шестью и семью вечера, с задней стороны дома послышались приглушенные голоса – чьи именно, я не мог разобрать: разговаривали шепотом. То же самое повторилось сразу после полуночи. И всё. Малланфи исчезли. Папаша Малланфи, миссис Малланфи и Корнелия покинули наш дом. Куда они делись? Бог весть. Два дня спустя – по распоряжению домовладельца, разумеется, – маленький пыльный фургон вывез их скудный скарб. Дальше – полная тишина. Были – и нет, переехали, ни слова никому не сказав. С тех пор я никогда больше не видел ни Корнелии, ни Делии, ни обеих племянниц.

Однако меня ждал сюрприз. Года через три-четыре я стал пользоваться услугами одного малого – частенько подвыпившего, всегда помятого и безденежного, но очень смышленого и занятного персонажа по имени Джонни Мортон. Многие обитатели Гринвич-Виллидж охотно звали его к себе для уборки, мытья окон и так далее, находя эти визиты не только полезными, но и занимательными, хотя порой Джонни являлся навеселе или с похмелья, и тогда у него все валилось из рук и он не мог заработать свои пятьдесят центов в час на хлеб насущный. Позже выяснилось, что он к тому же употреблял наркотики и даже успел отсидеть в тюрьме. Разумеется, такое не проходит даром. Временами он казался совсем пропащим и никчемным: синюшный, дерганый, всем недовольный, больной и жалкий. Но в трезвом виде это был другой человек – приветливый, услужливый, дельный, вежливый и по-своему остроумный.

Довольно долго я просто не обращал на него внимания. Ну, ходит ко мне уборщик, с работой в целом справляется, я плачу ему, чего еще? Но однажды, пребывая в благодушном настроении, он вдруг разговорился.

– Было времечко, я сам жил тут неподалеку, – ни с того ни с сего объявил он, сидя на полу посреди комнаты и начищая латунный зольник.

– Правда?

– Ага. Я, считайте, здешний – родился на Барроу-стрит. – Он шмыгнул носом.

Он вечно шмыгал носом, как будто страдал хронической простудой, и утирал свой несчастный нос рукавом пиджака; еще он постоянно чесался, словно его кусали блохи.

– Барроу-стрит есть чем гордиться, – заметил я.

– Ага, вот-вот. Папаша мой служил главным упряжником на старом конном дворе на углу Десятой и Уэйверли.