Около 11-ти часов вечера мы услышали пронзительные крики в саду и отправились узнать в чем дело. Это наши солдаты грабили женщин, сдергивали с них серьги и шали. Мы остановили их. Здесь было две или три тысячи женщин все со своими детьми на руках. В их глазах отражался ужас пожара горящего города, но я уверен, что ни одна из них не плакала.
16-го вечером Император вынужден был уйти из Москвы и устроиться в одном лье от города, в Петровском. Армия также вышла из города и оставила его без защиты перед поджигателями и мародерами. В Петровском Император провел четыре дня, дожидаясь окончания пожара. В Москву он вернулся 20-го сентября и снова занял нетронутый пожаром Кремль. Главный штаб был поселен в Кремле, а малый штаб, к которому я принадлежал, расположился недалеко от его стен. Меня и двух моих товарищей назначили адъютантами к одному из штабных полковников, которому была поручена очистка госпиталей.
Мы все четверо со своими слугами (у одного только полковника их было трое) и лошадьми поселились в доме одной княгини. Полковник умел хорошо распоряжаться. Он посылал нас по госпиталям, но сам туда не заглядывал; он предпочитал оставаться дома и заниматься личными делами. По вечерам полковник уходил в сопровождении всех своих запасшихся восковыми свечами слуг. Узнав, что иконы имеют серебряные оклады, он ходил по храмам, забирал иконы, а потом переплавлял оклады. Эти слитки он потом за бумажные деньги продавал евреям. Это был очень грубый человек и притом очень некрасивый внешне.
У нас были тысячи бутылок бордо, шампанского, тысячи мешков белого и коричневого сахара. Каждый вечер княгиня приказывала приносить нам четыре бутылки хорошего вина и сахар. Ее погреба были наполнены бочками. Она часто приходила к нам в гости и говорила на хорошем французском. Однажды вечером полковник стал показывать нам свои покупки, точнее говоря, награбленное, поскольку со своими слугами постоянно куда-то уходил. Показал нам и прекрасные накидки, сшитые из меха сибирских лисиц. В свою очередь, я имел неосторожность показать своих соболей, и он потребовал от меня, чтобы я обменял их на его сибирскую лисицу. Я не хотел расставаться с соболями, но пришлось уступить, так как я боялся его мстительности. Он оказался настолько подл, что потом продал отнятый у меня этот мех за 3000 франков принцу Мюрату за 3000 франков. Этот церковный мародер позорил имя француза. Я видел его потом в Вильно, он замерз до смерти. Бог наказал его. Его слуги забрали все, что у него было.
Все московские госпитали находились в сводчатых подвалах. В этих пропитанных заразой местах умирали и русские и французы. Каждое утро повозки нагружались мертвыми, и должен был проследить, что их захоронили. С повозок их сбрасывали в ямы глубиной в 20 пье. Это просто неописуемое зрелище. После того, как пожар закончился, был составлен список сгоревших домов — около 10 000, а дворцов и храмов — более 500. Все, что от них осталось — это дымовые трубы и печи. Они напоминали вырубленный лес, от которого остались только пни. Землю можно было пахать, поскольку на ней не осталось даже камня.