У выхода с участка, тоже на дровах, Вася сидит-ждет. Ни черта не различаю, кроме его силуэта.
Чувствую себя невесомой, так медленно подхожу к нему.
Мрачнее некуда сидит. В майке, которую впопыхах натянул, потому что та явно не свежая. Локти грузно поставлены на колени.
— Ты… ты здесь сидишь? — таким слабым голосом спрашиваю, что первое время боюсь, он меня не расслышит.
— Пошли домой.
Поднимается степенно и ладонь мою грабастает. И прямо вот кулак вокруг нее собирает.
— Ты все… ты все слышал?
Новых слез не будет, потому что все вышло за пределы физических возможностей организма.
Как и моего фильтра, когда говорю.
Иначе бы не спрашивала: так беспомощно и так очевидно. Не показывала бы, что расстроена, как мою слабость обнаженной увидел.
— Пошли домой, — повторяет он настойчиво.
В отель именно что и бредем. Кулак даже пару раз камушки под ногами перебрасывает туда-сюда. Коммунальщики нас хором приветствуют. На одной из центральных улиц ночью асфальт планируют латать.
В номер меня свой ведет. Толку спорить?
— Есть хочешь? В туалет?
Мотаю головой, не скрывая недоумения.
Он усаживает меня на кровать, и я вздыхаю, отрешенно.
Кулак раздевает меня. До того, как он стянет с меня белье, я мямлю:
— Вася, ты очень злой на меня, понимаю, но я сейчас реально не в состоя…
— Я знаю, тебе тяжело сейчас, но не спорь. Не сегодня. Не вот сейчас. Не сопротивляйся. Я предупреждаю тебя. Смирно сидеть.
Я отвожу взгляд, и он стягивает с меня лифчик и трусы. Потом проводит по груди обеими руками. Оставляет только большие пальцы, которые соски медленно трогают. Это даже не ласка, он будто проверяет затвердеют ли они.
Но возбуждение сладостью тянется, по жилам даже до волос на голове теплым медом дотягивается.
Украдкой смотрю, а он заторможенно следит за собственными движениями. Как в трансе. Напоследок невесомо ребрами ладоней по выпуклостям проходится, и соски нежно ласкает.
Почему-то в этом всем нет ничего эротического.
Раздевается сам догола. Меня набок укладывает, и грабастает все тело в себя, как ковшом трактора.
— Вася, — шепчу через некоторое время, зная, что еще не спит, — извини меня. Я не хотела тебя обидеть.
Его рука трогает мякоть моего живота — не гладит, а мацает и жестко удерживает.
— Седня самый тяжкий день моей жизни, — бормочет Кулак, — ни хрена непонятно, а ты — моя от и до. От и до, понятно так? Вот это понятно. Вот так будет-то. Проблемы все ко мне. Я их решать буду. А ты не плакать. Потому что, клянусь… Все, забей.