В этом подспудном метасюжете Фицджеральда есть и автобиографическая нота. Характерно, что сперва Фицджеральд хотел назвать свой лучший роман нелепо: “Новый Трималхион”, давая этим понять, что он тоже читал Петрония, как взрослые и умные. Но “Гэтсби” – не для них, он про молодых и для молодых, поэтому роман не стареет. Вся книга – как почки, о которых упоминает рассказчик в начале романа: “Солнце с каждым днем пригревало сильней, почки распускались прямо на глазах, как в кино при замедленной съемке”.
25 сентября
Ко дню рождения Уильяма Фолкнера
Если в русской словесности нашу любовь делили Толстой и Достоевский, то в американской, которая тогда часто заменяла отечественную, соцреалистическую, шла борьба двух кумиров: Хемингуэя и Фолкнера.
Первый – мастер батального жанра – связывался с Толстым, второй тяготел к Достоевскому и почвенникам. Конечно, эти параллели слишком грубы. Хемингуэй, как и Толстой, казался нам, наивным читателям, попроще. А Фолкнер вел в глубину, был для посвященных, он трудно читался и служил (наравне с Кафкой, Джойса мы тогда не знали) проводником в западный модернизм.
Эта снобистская и смешная сейчас точка зрения была вполне универсальной.
Довлатов, который, конечно же, стилистически был куда ближе Хемингуэю (и Сэлинджеру), обожал все-таки именно Фолкнера и часто его цитировал. Бродский, полностью игнорируя Хемингуэя, ввел Фолкнера в свою плеяду лучших прозаиков вместе с Прустом, Джойсом и Платоновым.
При всем том Хемингуэй оказал гигантское влияние на русскую литературу, а Фолкнер, в сущности, никакого. Больше всего тянет сравнить его с южанином Искандером, которому я даже успел сказать об этом, чем ему польстил, но и удивил. Пожалуй, это действительно лишь внешнее сходство: у обоих была своя выдуманная страна, этим все и ограничивается.
Самым важным было то, что, в отличие от космополита Хемингуэя, Фолкнер для нас был чисто американским автором с его ни на кого не похожими героями, “полными Библии и виски”. Ни того, ни другого мы в глаза не видели.
По-настоящему я открыл Фолкнера, когда, вооруженный томиками его прозы, сам добрался до американского Юга. Путешествуя вместе с Фолкнером по жарким, влажным, бедным и непонятным южным штатам, я пытался найти корни его литературы, которая здесь казалась куда более актуальной, чем в Нью-Йорке. Пожалуй, фолкнеровские персонажи могли бы жить в том теннессийском городке, где ассортимент книжного магазина исчерпывался Библией. Или на том кладбище в Северной Каролине, где все могилы повернуты к Востоку, чтобы побыстрее встретить вернувшегося на землю Христа. Или в Джорджии, где на бампере машины наклеен плакатик: “Генерал Ли сдался, я – нет”.