Вдаль идет моя дорога,
Вдаль ведет меня дорога,
Прямо с самого порога
На зарю.
А решение вопроса,
Вероятно, очень просто:
— Жить всем сердцем!
— Это я вам говорю.
Повторная демонстрация своего импровизационного дара произвела впечатление даже на меня самого. Я вдруг почувствовал себя автором. И изготовился ехать на свою первую настоящую премьеру. Вообще-то премьера — одна — у меня к тому времени уже была, я на ней присутствовал, написав вместе с уже упомянутым здесь Аликом Любецким песни для выпускного спектакля «Обыкновенное чудо» в Школе-студии МХАТ, но там я больше ощущал себя «группой поддержки» исполнительницы роли принцессы, с которой у нас как раз случился роман. Но здесь Рига, настоящий театр…
Месяца три Рома молчал. Молчал и гордый я. Автору во мне было неприлично суетиться. Но жажда славы и денег (я ведь был студентом, и несколько незапланированных рублей обещали котлету по-киевски и по сто граммов коньяку в кафе «Националь» нам с какой-нибудь хорошенькой девушкой) вынудила меня поступиться гордостью. Помню, особенно обидно было думать, что премьера уже состоялась, а меня на этот праздник жизни забыли пригласить.
— Черт бы вас всех подрал, и тебя, и их, — вот самое культурное, что я услышал по телефону от Гринблата. — И дорогу твою… чтоб ей…
Выяснилось, что на генеральной репетиции разразился скандал по поводу идеологической диверсии и, почти как предсказывал Рома, лейтмотивом стала-таки наша с ним песня.
На следующей день в центральной рижской газете появилась рецензия под названием: «Куда же все-таки ведет эта дорога?» Спектакль закрыли с порога без права обжалования. Денег не заплатили даже Роме.
С этого начались крутые разборки Гринблата с властями, доведшие его до эмиграции… в Ленинград. А для меня история осталась в памяти веселым эпизодом, не потому, что я не уловил всей серьезности вхождения в мою жизнь цензуры, а потому, что мы были молоды, задорны и верили, что «прорвемся».
Впрочем, песен я с тех пор не писал — композиторов жалел.
***
Пошли мы как-то, в эпоху очередей, с Павлом Катаевым за пивом. Поясняю, чтобы избежать занудства редакторов: Паша Катаев — это мой давний приятель, по совместительству — сын В. П. Катаева. В очереди постояли, пузырь трехлитровый налили, принесли домой, поставили в холодильник, закусочку приготовили — как сейчас помню, я жарил чесночные сухари с солью по-литовски. А как вынули пиво — родился стих:
Свежим пивом я встретить хочу
Неизбежный закат коммунизма.
Но оно превратилось в мочу
Без участья мово организма.
Отсюда пошла гастрономическая серия. Сочинял я ее, пребывая в Сочи в качестве члена жюри на первом «Кинотавре». А председатель нашего жюри, огромный, полный ума и иронии покойный ныне Витя Демин, тогдашний главный редактор «Советского экрана», каждое утро покупал у меня очередные вирши для своего журнала. Расплачивался он, впрочем, водкой Рудинштейна — отца-основателя «Кинотавра».