В конце 50-х мы еще не знали, что нам уготована участь быть шестидесятниками, и были полны напористого оптимизма, и, раздерганное позднее на эпиграммы и пародии, стихотворение Евтушенко «Я разный, я натруженный и праздный, я целе и нецелесообразный, я весь несовместимый, неудобный…» считалось если не манифестом поколения, то его визитной карточкой.
В те времена в Литературном институте учились двое ребят. Учились на одном курсе с Беллой Ахмадулиной и были «наши», то есть нецелесообразные и несовместимые, противопоставленные целесообразным и совместимым, делавшим свои маленькие литературные карьеры по партийным и комсомольским линиям. Звали их Юра Панкратов и Ваня Харабаров.
Юра, пришедший в Литинститут с алма-атинской стройки, был высок, сутул, всегда немного заспан, отчаянно горд и, конечно же, гениален. Он презирал современников, особенно Евтушенко, и намеревался перевернуть русское стихосложение особой гулкостью сцепленных в созвучии строк: «Его картина непривычна, как иностранная монета. Его картина неприлична! Какая странная манера!»
Ваня был мал ростом, кругл лицом, черные глазки прятались за высокие сибирские скулы, улыбка, всегда немного робкая, топорщила толстые губы. Был он и верно из сибирской деревни, любил ее, хотя и без всякого высокомерия к городу, обожал Юру, признавал его лидерство и писал стихи скромные, но порою строфами своими входившие в обиход «наших». Наши-то были таланты! «Я рожден в деревянном задумчивом доме, где лениво дымит труба, где русская печь в своих жарких ладонях румяные держит хлеба».
Поэзия была нашим языком, нашим ключом к новому, на наших глазах преображаемому миру — так нам тогда казалось. При этом она была и повседневной речью, и чудом — такая у нас была компания. Ну и конечно, русские поэты, как же без этого: пьянки, конфликты в общежитии, презрение к сытым и домашнему уюту — в полный разнотык, скажем, с теми же Ваниными строчками. — и влюбленности в состоятельных, благополучных барышень, выражавшиеся через обличение их благополучия и состоятельности. Дырки на носках и обтрепанные обшлага. «Кто честной бедности своей стыдится…» и все прочее…
Все началось с «Керосинии». В один не прекрасный день у Юры написалось (настаиваю на «написалось», а почему — увидите чуть позже) стихотворение. Так потом сложилось, что я видел только первую книжку Юры, вышедшую значительно позже, — там этого стихотворения быть не могло, и печатал он его или нет, не знаю. Кому ни читаю — не слышали. Поэтому — вот оно, цитирую по памяти:
Небо зеленое. Земля синяя