— Садитесь, братцы, к столу, а я сейчас пивка свеженького организую. Надо же иметь хоть какую-то пользу с этой Германии!
Комендант прошел в служебную комнату, громко распорядился там насчет пива, и Густов совсем уже приготовился к тому, что сейчас увидит Зою с тем огромным графином.
Но вошел солдат. С графином, а лучше сказать — с хрустальным кувшином в серебре. Прихромал к столу и хозяин. Всем было налито пиво в небольшие, тоже небось хрустальные кружки.
— Живу богатым бобылем, так-то вот, — начал комендант рассказывать. — Зубрю немецкий, потому что Зойку отпустил на родину и все разговоры с немцами приходится вести самому. На кой хрен мне все это нужно — сам не пойму, но вот выполняю свой почетный долг. Тут у меня уже и помощники появились. Немец, если он с тобой заодно, — это такой работник, что дай боже! Сказано — сделано! И сделано не на шармачка, а крепенько, по-настоящему. Они и работать умеют, как воевать, — аккуратненько!.. А ты что, капитан, нос повесил? Или в вашем лагере тоже скучно?
— Скучать-то не дают, — ответил и впрямь погрустневший и потускневший Густов. — Завтра на разминирование выходим.
— Куда?
— Под Штеттин.
Комендант привычно ругнулся.
— Надо немцев самих заставить снимать свои мины, — сказал он. — Пленных-то до беса! Сами ставили — пусть бы сами и снимали, мать иху так!
— Согласен с тобой. Но приказали пока что нам…
Густов все еще поглядывал на дверь и прислушивался к тому, что за нею делается. Временами там слышались шаги, неразборчивые слова, смешки. Комендант и Зоя могли договориться и разыграть его… В конце концов он не выдержал и спросил:
— А почему Зоя так быстро…
— Ты, значит, к ней приехал?
Комендант явно ждал этого — и вот дождался!
— Значит — к ней?.. Ну, не хитри, не хитри, меня не проведешь теперь! Я тут таким дипломатом стал, что людей как на рентгене вижу. Даже противно бывает…
Густов молчал. Снисходительно относясь к ухарскому тону коменданта вообще, он совершенно не мог принять его, когда речь шла о Зое.
Комендант вроде бы почувствовал это и заговорил несколько по-иному:
— Насчет Зойки так дело было. Она уже давно просилась домой, даже плакала по вечерам, но я не мог отпустить ее. Сам понимаешь, мне без нее как без рук. И тогда принялась она меня немецкому учить…
В Густове шевельнулась не то что бы ревность, но что-то похожее. Может быть — зависть.
— Но ты все-таки не пиши ей, капитан, — продолжал Бубна.
— Да я и не знаю, куда она поехала…
— Это ты сейчас узнаешь… — Бубна достал из внутреннего кармана кителя бумажник, разыскал в нем между оккупационными марками небольшой, будто детский, конвертик нежно-голубого цвета и протянул его Густову. Тут ее адрес. Просила передать тебе, если приедешь, и разорвать, если не соизволишь… Аллес ферштейн?