Нелегко было сфокусировать взгляд. Он взял карандаш и в тусклом свете питейного заведения стал рисовать, и в рисунке узнал Урсулу, ее заносчивость, ее надменность. «Горшечник!» – кричал этот глаз, едва обретающий очертания. Кто-то, любопытствуя, заглянул ему через плечо. Далмау отпихнул его неловким движением. Стакан свалился на пол. Жидкость выплеснулась прямо на Далмау, под ногами разлетелись осколки. Любопытствующий заворчал, но Далмау не в состоянии был с ним разбираться. «Официант! – крикнул он, поднимая карандаш, как дирижерскую палочку, – Еще рюмку!» Он обвел зрачок. Так легко идет линия! Струится! Каждая точечка внутри радужной оболочки выкрикивала оскорбления. Там заключалась вся Урсула, в простом пятнышке, не более точки. Он встал, отодвинул стул, намереваясь допить спиртное перед уходом, схватил рюмку, поднес к губам. Но в последний момент передумал, решительно, с силой поставил обратно на стол, так что содержимое выплеснулось и пролилось. Далмау вполголоса извинился, хотя рядом никого не было. Спрятал альбомчик и вышел в холодную ночь. Свернув в переулок, столкнулся с каким-то нищим.
– Болван! – закричал тот.
Далмау опять извинился. И вдруг почувствовал настоятельную потребность вернуться домой.
Утром, умывшись, он уселся за кухонный стол и положил перед собой рисунок. Мать, подавая завтрак, увидела альбомчик, смятый, весь в пятнах, и нахмурилась. Далмау, погруженный в рисунок, не заметил этого. То, чего не удавалось достичь за несколько дней, получилось в единый миг, в бессознательном состоянии, под воздействием винных паров. Карандаш летал сам собой, и вот итог: ловкая, легкая техника и глубокое содержание.
– Вам нравится, мама? – спросил он, показывая ей рисунок.
– Какая она из себя? – поинтересовалась Хосефа, взяв альбомчик в руки и разглядывая рисунок.
– Вы не догадываетесь?
– По одному нарисованному глазу? – рассмеялась она. – Я всего лишь швея, сынок.
Далмау взглянул на нее. Нет, она сейчас неправду сказала. Она гораздо больше, чем швея, она его мать, хотя в последнее время сын не балует ее лаской, как она того заслуживает. Не успел он додумать эту мысль, как Хосефа уже уселась за швейную машинку. Далмау вздохнул, когда по квартире распространился монотонный рокот. Оставил рисунок на столе. Не мог продолжать: Урсула покинула его. А вот прошлой ночью… «Прошлой ночью ты был пьян в стельку!» – напомнил он себе.
– Мама, – вырвалось у него. Она в соседней комнате, в спальне, куда из окна проникало немного света, и можно было шить, прервалась на минутку, словно приглашая его к разговору. Далмау этим воспользовался. – Спасибо, что приготовили завтрак.