Эмма затерялась в толпе, едва завидев Далмау и его мать. «Держи цыпленка! – крикнула она Матиасу, бросая ему птицу. – Ты меня не знаешь, запомни: меня просто нет на свете!» Пара торопливых шагов, и она исчезла в толчее; потом, вся сжавшись, поверх голов и спин наблюдала, как Далмау подбежал к лотку торговца птицей. Видела, как один отнекивается, другой настаивает. Хосефа так и стояла на противоположной стороне Рамбла-де-Каталунья, глядя то на сына, то на прохожих. Конечно же, высматривала ее. Эмма отошла подальше, погладила свой выпирающий живот – это ее успокаивало. Почему она бросилась бежать? Как-то спонтанно, не раздумывая. Потом обернулась. Далмау не следовал за ней. Эмма остановилась у дверей какого-то здания и глубоко вздохнула: удивительно, как быстро бьется сердце. Ведь она уверена, что может вернуться к лотку с курами и лицом к лицу столкнуться с прошлым, которое, как ей казалось, она окончательно оставила позади. Эмма всегда осознавала, что рано ли поздно их с Далмау пути пересекутся, но, когда такая возможность ей приходила на ум, она отказывалась размышлять дальше. Теперь же, когда все сбылось, сбежала, спряталась.
Последний раз она слышала о Далмау в той таверне, где старик, читавший газету вслух, наткнулся на статью о происшествии в «Мезон Доре»; при встречах с Хосефой обе избегали упоминать его имя. Тогда, в таверне, она призналась каменщику в любви. Прижавшись к стене дома, улыбнулась при воспоминании: Антонио поперхнулся, потом, как всегда неловкий, не знал, что сказать, и ей пришлось положить конец его лепету поцелуем в губы, к великому ликованию собравшихся.
Это случилось за несколько месяцев до того, как Далмау разглядел ее на рождественской ярмарке птицы. Узнав из газеты, какую жизнь он ведет, Эмма с легкостью приняла решение: распрощалась с квартирной хозяйкой и перебралась к Антонио. Когда та спросила, что она собирается делать, Эмму так и подмывало ответить, что она уходит к мужчине, жить во грехе, поскольку ей надоело вечно быть начеку и избегать козней лукавого, который, похоже, подстерегает ее в каждом углу этого дома; надоело читать молитвы, выслушивать наставления и отчитываться; но вместо того солгала хозяйке, сказав, что в Барселону приехал родственник, у которого она может найти приют. Тогда почтенная вдова впервые позволила Эмме себя поцеловать, и та заметила, что по щекам старухи катились настоящие, неподдельные слезы. Такие же, как те, что обильно проливала Дора, подружка, делившая с ней кровать. Эмма крепко обняла ее на прощание.