– Я ведь не уезжаю из города, – поспешила она успокоить девушку.
Потом чуть не упомянула в шутку о ненавистных кроличьих волосках, в которых просыпалась каждое утро, но вовремя сдержалась. Отношения между ее подругой и продавцом шляп разладились: волоски зверьков нахально и непрерывно обнаруживались на котелках, цилиндрах и даже шапках. Один сотрудник, называвший себя другом, выдал Хуана Мануэля, тот получил нагоняй от шляпника и всю свою досаду излил на Дору. И потом держался от нее в стороне, будто от зачумленной.
– Не поцелует, не обнимет, – жаловалась девушка ночами, когда наступало время делиться сокровенным.
Эмма хотела сказать, чтобы Дора бросила жениха, который о котелках заботится больше, чем о невесте, сколько бы кроличьих волосков ни принесла она в их общий дом; чтобы нашла такого, как Антонио: он нежный и внимательный, а в постели – зверь, чудище, феномен, устрашающий и услаждающий. Эмма не привыкла иметь над собой или под собой этакую выпущенную на волю громаду. Влага выступила при одной мысли: раз за разом Антонио поднимал ее до самых вершин. Бывали моменты, когда она желала, даже нуждалась в том, чтобы он умерил свой пыл; она обмирала, силы ее иссякали, ей было невмоготу следовать за его ритмом, выдерживать его вес, и тогда она отстраняла его, а он беспокоился, спрашивал, не навредил ли ей. «Навредил? Не заставляй меня взлетать выше звезд», – отвечала Эмма.
– Ты работящая, когда нужно, серьезная, веселая в компании, молодая, хорошенькая, – все-таки решила она все высказать Доре, памятуя о собственном счастье. Почему не посоветовать, чтобы и она приискала себе кого-то? Не хотелось выгораживать того слабака. – Поищи кого-нибудь, кто не променяет тебя на шляпу.
Бесполезно. Дора заплакала и плакала потом, когда они прощались. Эмма обещала ее не забывать, часто видеться с ней, даже если с Хуаном Мануэлем все уладится. Да. Да, если она так хочет… Да, конечно. Да, да, да… твердила она без устали, повторяла тысячу раз. Потом со скудными своими пожитками и с комом в горле пошла на улицу Трафальгар, где села на трамвай, идущий до Сан-Андреу. Вышла в районе Клот и оттуда, с дубликатом ключей, который ей дал Антонио, направилась к своему новому дому: целая комната, просто дворец!
Был месяц май 1903 года. Погода стояла прекрасная, с густой синевы небес светило яркое солнце, хотя ни единый луч не проникал в световой дворик, где Эмма наткнулась на двух теток, бесцеремонно рассевшихся в проходе, ведущем к четырем лачугам. Дети, целая орава, галдели и резвились, натыкаясь друг на друга в узком, стесненном пространстве. Невозможно, чтобы всех их родили эти две женщины.