- Хочет художественно жить, - перебил Жюль. - Это ему удается, и даже хорошо.
- Мне очень не хочется, чтобы и ты жил столь художественно, как твой Барнаво. Никогда не превращай жизнь свою в роман, мой друг! Романы хороши для чтения. Еще один вопрос: насколько я понимаю, ты намерен жениться...
- Что ты, папа! Даю слово, что я и не думаю об этом! Откуда ты это взял?
- Так. Взял. Существует Жанна. Ее письма к тебе. Твои письма к ней. Задумчивость, печаль, исхудание, чтение всякой чепухи...
- Я люблю читать, ты это знаешь, папа. Я немножко люблю Жанну, - что поделать... Но Жанна увлеклась директором фирмы "Глобус". Прямо об этом она ничего не пишет, но...
- В таком случае постарайся забыть ее, мой дорогой! Сердце у нас одно, бессердечных девушек тысячи.
- Хорошо сказано, папа!
- Недурно. Это слова Барнаво, я повторяю их, и только. Будешь писать ему - передай от меня привет и глубокое мое уважение. Я никогда не думал, что барон Мюнхгаузен может оказаться таким симпатичным и даже правдивым человеком. Иди, Жюль, я не задерживаю тебя.
Все разъехались. Нант пуст, в нем нет у Жюля ни друга, ни приятеля. Жанна в Париже, но еще год назад она жила в сердце Жюля и он жил в сердце Жанны. Аристид Иньяр богатеет и становится забывчив. Леон Манэ терпит нужду, писателя из него не получается, журналистика его угнетает, пишет он редко и мало. Пьер Дюбуа исчез, он где-то не то в Африке, не то в Америке. Старенький Бенуа получил неожиданное повышение - он поступил на должность секретаря к одному известному парижскому ученому.
Нант пуст. И потому так хорошо, что есть Барнаво, этот Санчо Панса, барон Мюнхгаузен, преданный друг, советчик, светлая голова. Не умилительно ли читать такие, например, его сентенции:
"Хороший юрист получается из того человека, который хочет быть юристом, но кто не хочет им быть, тому не следует и думать об этом, мой мальчик. Я, кстати сказать, юристов не терплю, - мало среди них хороших людей. Твой отец - редчайшее исключение. Что касается тебя лично, то я заприметил в тебе другой талант, - ты ловко сочиняешь и привираешь, ты любишь науку и веришь в то, что она поможет человеку стать хозяином Вселенной, которая, как это ни странно и глупо, бесконечна, чего я никак не могу себе представить. Вот и иди по этой дороге, и прости, что я не только сажусь в кресло твоего отца, но и беру на себя отцовские обязанности. От моих нотаций голова не заболит. Я одинок, у меня нет детей и сочинений, но я сочинил тебя и хочу посмотреть, что будет дальше, - я не умру до тех пор, пока не смогу сказать: Жюль Верн прославляет свое отечество. Постарайся, Жюль, очень прошу тебя, постарайся! Не особенно торопись, но и не медли. Высокопочтенному Пьеру Верну передай эту квитанцию, он получит по ней в таможне бочонок вина - моего вина, Жюль! Оно очень крепкое, но не вредит рассудку, действуя исключительно на конечности. . .