— Вещь! — восхищенно прошептала она. — Вот бы мне такую. Где взяли, если не секрет?
— Один добрый человек подарил. Это иголка не простая, а с секретом. Она меня об опасности должна предупреждать.
— Понятно… Слыхала я про такие иголочки. Вот эта, например, для многих дел годится. Просто вы с ней обращаться не умеете.
— А ты умеешь?
— И я не умею… Но если надо, научусь. Я со всеми металлами обращаться умею. — Говоря это, Дашка осторожно водила ладонью над иголкой, словно боясь прикоснуться к ней. — Лет ей незнамо сколько… В чьих только руках она не побывала… Ковали ее для добрых дел, но от общения с худыми людьми она малость подиспортилась… Ушко ей сломали в наказание…
— Так и быть, — сказал Синяков, малость разомлевший от браги. — Когда все это закончится, подарю иголку тебе.
— А когда все это закончится? — поинтересовалась девчонка. — И как?
— Сам не знаю… Сначала мне надо сына найти. Как-то помочь ему, если это, конечно, возможно… Ты не хочешь знать, что с ним приключилось?
— Зачем вам лишний раз душу травить. Кое о чем я и так догадываюсь. В такие места, про которые мы говорили, добровольцев не сыскать. Люди там вместо затычек, вместо щитов, вместо пакли, которой дырки конопатят… Да что говорить, — она взмахнула рукой, как бы отгоняя от себя наваждение. — Пейте брагу… Это только кажется, будто она слабенькая. А в голову потом очень шибает.
— Родители твои живы? — Синякову и самому сейчас не хотелось заводить разговор о Димке, боялся, что пьяная слеза прошибет.
— Не знаю, — сказала Дашка равнодушно. — Я их и не видела никогда. Мы с братом в детском доме росли.
— А брат где?
— Служит.
— Срочную?
— Нет, офицер… Но только я с ним в последнее время не общаюсь. Чувствую, недобрыми делами ему заниматься приходится. Он ведь тоже не совсем от мира сего… Его одно время даже припадочным считали. К психиатру водили. А потом выяснилось, что после каждого такого припадка он пророчествовать начинает. Да еще как! Вот и решили его к делу пристроить. Ведь начальники сейчас тоже все сумасшедшие. Это они раньше сплошь атеистами да материалистами прикидывались. А теперь одни в храме крестное знамение накладывают, другие черные мессы служат, а третьи через содомский грех истину ищут.
— Так ведь и ты могла бы куда-нибудь пристроиться. Особенно если у тебя с металлами отношения хорошие.
— Не хочу, — она зябко передернула плечами. — Нельзя божий дар на службу мамоне употреблять. А тем более дьяволу. Грех это великий.
— Грех ведь и замолить можно…
— Нельзя! Это только попы так болтают. Грех на всю жизнь остается. Как шрам. Как язва. Как цирроз печени. И рано или поздно скажется. Не на мне, так на моих детях. — Дашка подула в кружку, разгоняя пену. — Алкоголь производит в клетках печени необратимые изменения… Цирроз души тоже необратим…