Маша вытерла платком лицо и посмотрела в сторону небольшого мыска, сбегающего в озеро. Там Прасковья Тихоновна, а вместе с ней Антон. С рассветом они уехали ставить морды[43] , оставив Машу под приглядом бурята Цэдена готовить обед. Но она уже и похлебку успела сварить, и чай вскипятить, а рыбаки не возвращались.
Цэден, подложив под голову лук и колчан со стрелами, дремал в теин раскидистой березы. Маша улыбнулась. Ее безмятежный узкоглазый «амур» и спал и ел про запас. Этим молчаливым из-за почти полного непонимания русского языка стражем одарил ее Мордвинов, уступив Машиным просьбам позволить ей прогулки вместе с Прасковьей Тихоновной и Антоном по ближайшим окрестностям. Комендант долго не соглашался, ворчал, что уже в какой раз она играет на его сердечных струнах и заставляет переступить инструкцию.
Но на сторону Маши встали ее подруги Клавдия Петровна и Наталья Федоровна и допекли все-таки старика упреками в ничем не оправданной жестокости и подозрительности.
И Мордвинов скрепя сердце согласился предоставить ей свободу передвижения в пределах десяти верст вокруг поселения, оговорив, правда, что во всех поездках ее будет сопровождать Цэден, вооруженный луком и стрелами. Женщины тут же не преминули его окрестить «Машиным амуром» и забавлялись но этому поводу безмерно.
Тем не менее это разрешение несказанно обрадовало Машу. Она получила возможность отлучаться из пыльного и душного поселка на целый день, а то и два, если Прасковье Тихоновне надумывалось вдруг заночевать в своей заимке рядом с озером.
Верстах в шести от Терян, неподалеку от крошечной бурятской деревни, как раз располагалось это озеро под названием Кинан, в семь или восемь верст в диаметре. Тут ловились бесподобные караси и окуни, причем караси весили порой до двенадцати фунтов, а окуни — до восьми. Буряты рыбу не ели, называли ее «водяным червем», и потому водилась она в озере в неимоверном количестве. Маша достаточно лихо научилась удить рыбу с лодки, ставила на пару с хозяйкой морды, тянула из воды вместе с ней и Антоном сети с уловом…
Невысокие горы, амфитеатром окружавшие озеро, заросли лиственничным лесом — светлым, прозрачным. Нежно-зеленая хвоя только-только проклюнулась из шершавых почек, покрыла изысканным кружевом темные бугристые ветви, но березы уже заплели в косы зеленые ленты, а в густых сочных травах взметнулись вверх крупные алые соцветия марьиных кореньев и нежно-розовые — шиповника. Заполыхало вовсю зарево жарков, а в тенистых местах показались на свет божий крупные пунцовые цветы изящных «кукушкиных сапожек», похожих с виду на хрупкие и нежные орхидеи в княжеских оранжереях… Здесь, в лесу, был настоящий рай — подлинное спасение от удушающей жары и солнечного пекла. Прохладный, напоенный ароматами трав, цветов, молодой листвы, где совсем не чувствуется горьковатый запах заводского дыма, пропитавшего весь поселок и близлежащие окрестности, — он манил к себе все живое, изнывавшее от жары и жажды. Под его тенистыми кущами бежали прозрачные говорливые ручьи, сливаясь у подножья гор и шумливую речушку Будинку, которая, срываясь с каменного утеса, со всего размаха ныряла в озеро, чтобы обрести долгожданный покой в его глубинах…