– Флинн, но...
– Не хотите, не верьте. Но в гитлерюгенд меня ставили в пример. Вы бы удивились, узнав, чего мог добиться мальчик в коротких штанишках, форменной рубашке гитлерюгенд, на велосипеде и с фотокамерой. Он мог ходить где хотел, с товарищами и без оных. Нам устраивали экскурсии в укрепленные районы. Солдаты и офицеры показывали нам все, что можно было показать. То, что я не понимал, я фотографировал. Если я сталкивался с, как мне казалось, видным деятелем нацистской партии, я брал у него автограф. Если б вы знали, сколько высших офицеров расписывались на листочках бумажки, протянутых маленьким мальчиком. Да, теперь можно сказать, что я творил чудеса.
А в Дублине жили два моих друга, с которыми я переписывался все те годы. Одного звали Тимми О'Брайан, второго – Уильям Каванау. Я писал им восторженные письма о том, как живу, где бываю. Нацистов я расхваливал на все лады. Иногда я получал ответы, иной раз в моих словах сомневались. Я отсылал фотографии и автографы, доказательства моей правоты.
Разумеется, отец диктовал мне эти письма. А О'Брайан и Каванау в действительности жили в Лондоне и служили в британской разведке.
– Мой Бог.
– Да, не всем досталось такое детство. И мой отец использовал консульство, чтобы переправлять из Германии сбитых английских и американских пилотов. Моя мать очень переживала и за него, и за меня.
– Это правда, Флинн?
– В конце войны мне было четырнадцать. Мюнхен лежал в развалинах. Еда кончилась. Думаю, все это вы видели в фильмах. Так оно и было.
Перед тем как уйти из Мюнхена, нацисты застрелили моих родителей. И отца, и мать. По пуле в лоб. На кухне нашей квартиры. Не думаю, что у них имелись доказательства вины консула Ирландии и его жены. Просто они убирали нежелательных свидетелей. Я нашел их утром, когда вернулся после дежурства.
– И что вы сделали?
– О, до конца войны оставались недели и месяцы. Сначала я жил в семье моего друга. И у них не было еды. Потом перебрался на улицу, в развалины. Оставался там и после капитуляции Германии. Боялся подойти к американским или британским солдатам. Глупо, конечно. Но я наполовину сошел с ума от голода.
Все кончилось однажды ночью. Я спал под лестницей разбитого дома, когда мне в ребро ткнули сапогом. И я услышал мелодичную ирландскую речь.
Меня отправили домой, в Дублин. Определили в иезуитскую семинарию. Наверное, я сам выбрал ее. Потому что повидал ад.
Я изучал другую логику, поправил здоровье. Но к двадцати годам устал от истин. Это вы понять можете?
– Естественно.
– Да и воздержание поднадоело. Поэтому я написал моему другу, Уильяму Каванау, в Лондон. По его настоящему адресу, минуя Дублин. Попросил работу. Полагаю, старая гвардия изрядно посмеялась над моим письмом.