Бартендер, припадая на бандитскую искалеченную ногу, принес бокал мартини с гнусным ободком сахара. Подозрительная штучка лежала на дне.
— Додо стар? — спросил Лео Бар.
Мне уже за шестьдесят, парню тридцать, песику десять, то есть он самый старый, — бартендер ухмылялся и какой-то щеточкой с резким запахом дезинфекции тер шаткий столик, так что мартини качался и едва не выплескивался. — Жизнь идет, сэр. Неумолимая штука. Время — это…
— Я спрашивал только о Додо, — прервал его Л Б. Не хватало только добавить к собственной ерунде философию притоносодержателя.
— Мы все Додо, сэр, — пояснил тот. — Все трое.
В его улыбках и поклонах, в слове «сэр» не чувствовалось никакой приязни, но только лишь профессиональная вежливость, немного старомодная в социалистические времена. Едва он отошел, как приблизился тридцатилетний Додо и продемонстрировал другой стиль.
— Программу брать будете? — рука резко уходит за спину, к заднице, — что вытащит оттуда, пистолет, нож? — оказывается, блокнот. — Вот выбор!
Из блокнота падают на стол цветные снимки трех основных рас континента: негритянка, китаянка и немка.
— Всех трех, — сказал Лео Бар.
— Так, значит? — молодой приблизил к Бару угрожающее лицо. Сходство определилось: Наполеон Бонапарт с искалеченным в боксерском прошлом носиком.
— А почему бы нет? — промямлил Бар. — Давайте всех трех.
Додо поднял глаза к потолку, зашевелил губами, подсчитывая, и потом оторвал от блокнота листок с точной цифрой — 1875 франков, деньги вперед.
— Пожалуйста, пожалуйста, — Лео Бар вытащил из кармана все, что наменял с утра, и разбросал все это комочками по столу. Получилось нечто, похожее на корабельное кладбище.
Грянула музыка — тридцатые годы, «Гольфстрим»! Открылась плюшевая дверь в плюшевой стеганой стене, и в танцевальном пространстве стали появляться одна за другой три жуткие девы в прозрачных бурнусах. Их вел главный Додо — карликовый пинчер. Это был его звездный час, он выступал, словно цирковая лошадка, подбрасывая старенькие ножки в такт «Гольфстриму», подняв к потолку остренький носик, горделиво-победно поглядывая на аудиторию, то есть на Леопольда Бара. Девы, лениво сделав несколько кругов, взялись, не прекращая танца, отстегивать друг у дружки пуговки, кнопочки, развязывать бантики и тесемочки. Немка запуталась в кружевных панталонах и упала на одно колено, после чего вскочила и затанцевала с неожиданной ловкостью и усердием. Лео Бар углубился в чтение газеты, а именно статьи, отчеркнутой красным фломастером Болинари.
«Новая книга Леопольда Бара „Двуликий, но честный“ открывает перед нами огромные пустоты его незаурядной души, похожей на сталактитовую пещеру… — читал он. — Не будет преувеличением сказать, что Лео Бар, быть может, крупнейший из ныне живущих европейских эссеистов…»