— Это в Московской области?
— Вы что?.. Нет… Погодите, а где же Горицкий бор?
— Тартары — это так Сибирь раньше называлась, — подсказал Самохин.
Он просиял.
— Верно, в Сибири это!
— А в какой области?
— Не знаю… Тогда областей не было… Назывался Западно-Сибирский край.
— Может, там близко река была? — еще раз попробовал навести его Самохин: память у смершевца превратилась в пунктирную линию.
— Река была! — ухватился тот. — Сватья! Большая была, извилистая. По ней еще лес сплавляли!
— Разве есть такая река?
— Сейчас уже нет. — Он что-то вспомнил. — Еще тогда всю песком занесло…
На его лице возникла страдальческая гримаса, и это было единственным, что выдавало глубоко скрытую душевную болезнь. Однако при этом он вроде бы уже созрел, чтоб говорить о сокровенном.
— В своем письме вы писали о некоем пророке, — осторожно начал Самохин, — который должен явиться. Его имя — Ящер…
— В каком письме? — Допш привстал, руки его снова задрожали, лопатка выпала. — Я ничего не писал!
— К нам попало одно ваше письмо, старое, конца шестидесятых… В ЦК КПСС.
— Как это — попало?
— Нашли в вашей истории болезни.
Он расслабленно опустился на песок, лицо заблестело от пота.
— В истории болезни?!
— Да, было подшито…
— Если в истории… Значит, его не читали в ЦК?
— Скорее всего, нет…
— Мне нужно знать точно!
— Это точно, — на свой страх и риск подтвердил Самохин. — Письмо дальше лечащего врача не ушло.
Допш снова схватил лопатку и начал копать песок.
— Что вы знаете о Ящере? — Сергей Николаевич присел рядом с ним. — О котором писали?..
Бывший смершевец счастливо улыбался и рыл землю. Сиделка что-то заподозрила и, приподняв подол, забралась в песочницу.
— Ничего не спрашивайте, сейчас не скажет… Но Допш на секунду замер и сказал:
— Дева родилась…
Сиделка отняла у него лопатку, повлекла из песочницы, делая какие-то знаки Самохину.
— Эмилий Карлович, вам пора делать укольчик, — заворковала она. — Мы сейчас пойдем домой, поставим укол и поспим…
Он вырвался, проворно перескочил ограждение песочницы и схватил лопатку.
— Вызовите «скорую»! — крикнула сиделка. — Сейчас приступ начнется! Они там знают…
Пока Самохин звонил, Допш пытался зарыться в землю. Сиделка отчаянно висла у него на руках, старалась выкрутить лопатку из его руки и обездвижить смершевца, но он упорно лез головой в песок и нагребал его на себя.
Когда они уже вдвоем распластали жилистого старика на земле, и сиделка начала бережно очищать ему глаза и нос, Допш расслабился, засмеялся и заплакал одновременно.
— Плачьте, плачьте, Эмилий Карлович, — уговаривала его измученная сиделка. — Глядишь, слезы вымоют песок…