Ришелье начала одолевать болезнь. Пошатнулось его железное здоровье, дававшее ему возможность просиживать ночи напролет за самой тяжелой умственной работой.
Страдания по временам доходили до того, что он не мог выходить из комнаты и двигаться — его возили в кресле.
От этого кардинал становился угрюмым и его плохое расположение духа отражалось на окружающих.
Он подписывал все больше и больше жестоких приговоров, а вместе с этим усиливалось и недовольство, которое знать уже не скрывала.
Ришелье ждал только появления наиболее неопровержимых доказательств грозящей опасности, чтобы явиться к королю с докладом.
Мятеж вспыхнул. Наступила пора действовать.
Шпионы доносили кардиналу о каждом шаге заговорщиков, а недостающие ему улики для уничтожения своих врагов он прекрасно умел изобрести и доказать.
Он чувствовал, что дни его сочтены, но тем сильнее ему хотелось нанести удар противникам и уничтожить их.
Кардинал хотел дать им почувствовать, что он пока еще все тот же гигант, управляющий Францией, который сделал ее великой и могущественной, хотя, по-видимому, изнемогающий от страданий.
Пусть они дрожат перед ним и видят, как безумна их попытка вступить с ним в открытую борьбу.
Как не донимали Ришелье физические мучения, мозг его продолжал работать, не претерпев никаких изменений, не утратив своей гигантской силы. Ум его, заставлявший трепетать королей и принцев, возбуждавший ^удивление не только в современниках, но и в людях позднейших столетий, был все таким же острым, как и до болезни.
Из всех более крупных городов государства, где только были недовольные, к нему доходили подробные сведения об их деятельности. Он знал также обо всех придворных планах и предпринимаемых действиях, мнение о них короля.
Папа Калебассе сообщал ему обо всем.
Кардинал собирался выслушать еще и показания Жюля Гри, снявшего на время военный мундир, чтобы доказать врагам Ришелье, будто бы он и в самом деле перешел на их сторону.
Жюль Гри только что вошел в рабочий кабинет Ришелье, сидевшего в кресле. Лицо его было желтовато-бледным и очень осунулось. В длинных черных волосах мелькала седина. Только большие темные глаза не изменились и блестели по-прежнему ярко. Он внимательно посмотрел на вошедшего, точно хотел заглянуть в его душу.
— Вы заставили себя ждать, — ворчливо сказал он.
— Раньше не мог явиться, ваша эминенция, только вчера ночью все решилось.