Констанция инстинктивно отпрянула от этого взгляда и прикрылась простыней.
— Ты чего-то боишься?
— Нет, ведь мы никогда не говорили, что любим друг друга.
— Ты о чем?
— Я не желала бы, чтобы ты встречался со мной из жалости, — сказала мадемуазель Аламбер.
— А разве я давал повод для таких подозрений?
— Нет, Эмиль, но согласись, ты сегодня очень странный.
— Извини меня, если я чем-то не угодил тебе. Но меньше всего яхотел бы тебя обидеть.
— Попрощайся со мной, — попросила Констанция. Эмиль подошел к кровати, склонился над ней и поцеловал Констанцию в губы. Это был странный поцелуй, какой-то отстраненный и холодный.Хотя в общем-то, в отношениях Констанции и Эмиля никогда не было жара любви.
— Ты что-то скрываешь от меня? — спросила Констанция, обнимая Эмиля за шею и не давая ему подняться.
Но по тому, как Эмиль поторопился с ответом, Констанция поняла, он в самом деле не все говорит ей.
— Почему ты не хочешь быть со мной откровенным?
— Не знаю, что это взбрело тебе в голову, — Эмиль взял женскиезапястья в свои пальцы и освободился от объятий.
Он подошел к слепому музыканту и бросил внутрь гитары несколько монет. А затем, даже не удосужившись провести того до выхода, бросился из комнаты.
Музыкант, еще не поняв, что произошло, некоторое время стоялв растерянности, а потом посчитал за лучшее вновь взяться за струны.
Констанция лежала и впитывала в себя чудесные звуки грустноймузыки.
«Ну почему все так глупо получилось? Почему я чего-то требую от Эмиля? Ведь мы ничем не обязаны друг Лругу, ведь каждая наша встреча вполне может быть последней. Не буду же я страдать из-за этого!»
Но она тут же поймала себя на мысли о том, что волна протеста поднимается в ее душе. Она вспомнила один из уроков виконта Лабрюйера. Анри учил ее, что всегда нужно бросать первой, иначе потом придется страдать.
А сейчас Констанция понимала, Эмиль почти что бросил ее, во всяком случае, если он не придет ни завтра, ни послезавтра, ни потом, она окажется брошенной.
— Я этого не допущу, — поклялась себе Констанция, сжимая в руке как спасительную соломинку сверкающий медальон с огромной жемчужиной.
И если металл был холодным на ощупь, то жемчужина словно согревала ее озябшие пальцы.
В комнату осторожно вошла Шарлотта. Она, не скрывая своего удивления, смотрела на музыканта и лишь только потом сообразила, что он слепой. Правда, девушка и так ничего бы не стала спрашиватьу своей госпожи, но это мимолетное удивление не скрылось от злых глаз Констанции.
— Ты хочешь мне что-то сказать, Шарлотта?
— Мадемуазель, мне показалось, вы меня звали, — соврала Шарлотта, ей просто хотелось утешить свою госпожу, ведь она видела, с каким искаженным злобой лицом выбежал из дому шевалье де Мориво.