— Прошу вас подождать минуту.
Он и в самом деле не задержался, и уже через минуту около молодой женщины остановился экипаж, куда принялись загружать ее нехитрый багаж.
— Куда приказать вас отвезти?
— На шоссе д'Антен. Я сама покажу дом. Дюшан крикнул кучеру адрес и вновь поклонился:
— Ваш покорный слуга, мадам… — И, чуть помедлив, добавил с некоторой робостью в голосе: — Если когда-нибудь вам понадобится помощь или хотя бы дружеская рука… Я собираюсь обосноваться здесь поблизости, в отеле «Рона».
Его заботливость тронула Гортензию. Неужели ее глубокое отчаяние так бросалось в глаза, что даже совершенно незнакомый человек смог разглядеть его за маской траура и молчания?
Гортензия быстро приподняла вуаль, желая отблагодарить его хотя бы улыбкой, пусть и не слишком веселой.
— Отчего вы сочли, что мне может понадобиться помощь? — тихо спросила она. — Я родилась в Париже, здесь прошло мое детство.
— Сам не знаю. Просто так показалось, когда я в карете сидел против вас. Очень надеюсь, что ошибся. И простите великодушно, коли проявил нескромность.
— Вам не за что просить прощения… Всегда приятно найти друга.
— Спасибо, что приняли мою дружбу. Да сохранит вас бог, госпожа Кудер…
Прямая фигура офицера исчезла, скрывшись за дверьми отеля Мессажери. Гортензия закусила губу. Госпожа Кудер… Так звалась одна из престарелых кузин доктора Бремона, это имя ей и проставили из предосторожности в паспорте в Шод-Эг. Она еще не привыкла к новому имени и не сразу отзывалась. Одна в фиакре, она с усталым вздо-хом откинулась на пыльное, с запахом старой кожи сиденье и стала думать о полковнике Дюшане.
Какая неожиданная предупредительность, и когда — чуть только нога ее ступила на мостовые Парижа! Эта мысль наполнила Гортензию умиротворением, как и в тот день, когда после бешеной скачки по плохим дорогам под дождем перед ней в Шод-Эге гостеприимно распахнул двери дом доктора Бремона. С какой теплотой и добросердечием встретила ее вся его семья!
Однако ведь и трех недель не минуло с той страшной ночи в Лозарге, когда Жан, Волчий Князь — ее единственная и тайная любовь, — вырвал ее из когтей самой смерти. Сейчас ей казалось, что с тех пор прошла целая вечность и, отдаляясь от башен лозаргского замка, она попала в иную эпоху, хотя воспоминания были еще совсем свежи. Быть может, потому, что частица ее души осталась там. Нечто подобное произошло с ее матерью, когда та покидала Лозарг.
Удивительное, сложное чувство испытывала Гортензия. Она никак не могла в нем разобраться. С одной стороны, так хотелось, чтобы события последних месяцев отошли в призрачный мир дурных снов и утренняя заря прогнала бы их навсегда из ее памяти. Но так не могло случиться. Гортензия и не собиралась ничего забывать. Даже упрекала себя за бегство, как за проявление трусости. Былой страх исчез. Осталось только отчаяние, оно, как зловещий отблеск, бередило ей душу, словно бы утратившую согласие с собой.