— Из Кельна? — удивилась молодая женщина. — Что же вас занесло так далеко от ваших краев?
— Архиепископ Алонсо де Картахен, с которым я встретился в Бале, когда там шел Консилиум, вот уже три года тому назад. Но и вы тоже не испанец…
Легкая краска покрыла щеки Катрин. Она не предвидела такого вопроса в упор и не подготовилась к ответу на него.
— Меня… меня зовут Мишель де Монсальви, — произнесла она поспешно, стараясь соответствовать своему мужскому костюму. — Я путешествую в сопровождении моего оруженосца.
— Говорят, что путешествия воспитывают молодежь! И, надо сказать, глаза у вас не холодные, или же просто вы новичок, ибо в этой стране ничего нет приятного. Природа здесь суровая, люди — полудикие…
Он остановился. Толпа вдруг смолкла, и настала такая глубокая тишина, что послышались стоны, которые издавал посаженный на цепь человек в клетке.
Вслед за всадником, одетым в черное и ехавшим на сильном андалузском коне, появился отряд альгвасилов. В свете факелов лицо черного всадника неприятно поражало неумолимой жестокостью. Медленно, среди уважительного молчания толпы, он ехал к клетке.
— Это городской судья, алькальд по уголовным делам, дон Мартин Гомес Сальво! — прошептал Ганс, и в голосе его звучало некое опасливое уважение. — Ужасный человек! Под видимостью высокомерного и спесивого человека в нем кроется еще большая дикость, чем та, которой отличаются бандиты в горах Ока.
На самом деле, толпа расступилась перед ним с поспешностью, которая обнаруживала страх. Альгвасилам его свиты вовсе не пришлось прибегать к работе копьями, так как народ, видимо, охотно увеличивал, насколько мог, расстояние между собой и этим опасным представителем власти.
Все тем же ходом дон Мартин Гомес Сальво объехал вокруг клетки, потом, выхватив шпагу, ткнул острием в узника. Человек на цепи поднял голову, показав лицо, заросшее грязной бородой, на котором слиплись длинные волосы. Еще не понимая почему, Катрин вздрогнула и, словно магнитом привлеченная к нему, сделала несколько шагов.
Среди установившейся тишины послышался голос узника:
— Пить хочу! — лепетал он по-французски. — Пить!.. Он выкрикнул последнее слово, и его крик покрыл тот, что с непреодолимой силой вырвался из горла Катрин:
— Готье!
Она узнала голос своего утерянного друга, теперь она видела его лицо. Безумная радость всколыхнулась в ней, заставив даже забыть трагическое положение этого посаженного на цепь человека. Она захотела броситься к нему, но тяжелая лапа Ганса обрушилась ей на плечо, пригвоздив к месту.
— Держитесь спокойно, ради Христа! Вы что, обезумели?