Министр отправился вместе с малышом к князю. Циннобер вытащил из
кармана мемориал, врученный ему министром, и принялся читать. Но так как
из его чтения ровно ничего не получалось и он нес чистейшую околесицу,
ворчал и урчал, то министр взял у него из рук бумагу и стал читать сам.
Князь, видимо, был в совершенном восхищении, он дозволил заметить свое
одобрение, беспрестанно восклицая:
— Прекрасно! Изрядно сказано! Великолепно! Превосходно!
Как только министр кончил, князь подошел прямо к Цинноберу, поднял его,
прижал к груди, как раз к тому месту, где у него, то есть у князя,
красовалась большая звезда Зелено-пятнистого тигра, и, заикаясь и
всхлипывая, воскликнул:
— Нет, какой человек! Какой талант! Какое усердие! Какая любовь! Это
просто невероятно, невероятно! — И слезы градом сыпались из его глаз.
Потом сдержаннее: — Циннобер! Я назначаю вас своим министром! Пребывайте
верным и преданным отечеству, пребывайте доблестным слугой Барсануфа,
который будет вас ценить, будет вас любить!
И затем, нахмурившись, обратился к министру:
— Я примечаю, любезный барон фон Мондшейн, что с некоторых пор ваши
силы иссякают. Отдых в ваших имениях будет вам благотворен! Прощайте!
Министр фон Мондшейн удалился, бормоча сквозь зубы нечто невнятное и
бросая яростные взгляды на Циннобера, который, по своему обыкновению,
подперся тросточкой, привстал на цыпочки и с горделивым и дерзким видом
озирался по сторонам.
— Я должен, — сказал князь, — я должен отличить вас, дорогой мой
Циннобер, как то подобает по вашим высоким заслугам. Посему примите из
моих рук орден Зелено-пятнистого тигра!
И князь хотел надеть ему орденскую ленту, повелев камердинеру со всей
поспешностью принести ее; но уродливое сложение Циннобера послужило
причиной того, что лента никак не могла удержаться на положенном месте, —
она то непозволительно задиралась кверху, то столь же непристойно съезжала
вниз.
В этом, равно как и во всех других делах, касающихся подлинного
благополучия государства, князь был весьма щепетилен. Орден
Зелено-пятнистого тигра надлежало носить на ленте в косом направлении
между бедренной костью и копчиком, на три шестнадцатых дюйма выше
последнего. Вот этого-то и не могли добиться. Камердинер, три пажа, сам
князь немало потрудились над этим; но все их старания были напрасны.
Предательская лента скользила во все стороны, и Циннобер стал сердито
квакать:
— Чего это вы так несносно тормошите меня? Пусть эта дурацкая штуковина
болтается как угодно! Я теперь — министр и им останусь!