,
«Царский арап»
[207] и сделанный карандашом
набросок большого романа — «Дубровский».
[208]
В последнее время набрался он много русской жизни и говорил обо всем так метко
и умно, что хоть записывай всякое слово: оно стоило его лучших стихов; но еще
замечательней было то, что строилось внутри самой души его и готовилось
осветить перед ним еще больше жизни. Отголоски этого слышны в изданном уже по
смерти его стихотворенье, в котором звуками почти апокалипсическими изображен
побег из города, обреченного гибели, и часть его собственного душевного
состояния
[209]. Много готовилось России
добра в этом человеке… Но, становясь мужем, забирая отовсюду силы на то,
чтобы управляться с большими делами, не подумал он о том, как управиться с
ничтожными и малыми. Внезапная смерть унесла его вдруг от нас — и все в
государстве услышало вдруг, что лишилось великого человека.
Влияние Пушкина как поэта на общество было ничтожно. Общество взглянуло на
него только в начале его поэтического поприща, когда он первыми молодыми
стихами своими напомнил было лиру Байрона; когда же пришел он в себя и стал
наконец не Байрон, а Пушкин, общество от него отвернулось. Но влияние его было
сильно на поэтов. Не сделал того Карамзин в прозе, что он в стихах. Подражатели
Карамзина послужили жалкой карикатурой на него самого и довели как слог, — так
и мысли до сахарной приторности. Что же касается до Пушкина, то он был для всех
поэтов, ему современных, точно сброшенный с Неба поэтический огонь, от
которого, как свечки, зажглись другие самоцветные поэты. Вокруг его вдруг
образовалось их целое созвездие: Дельвиг, поэт-сибарит, который нежился всяким
звуком своей почти эллинской лиры и, не выпивая залпом всего напитка поэзии,
глотал его по капле, как знаток вин, присматриваясь к цвету и обоняя самый
запах; Козлов[210], гармонический поэт, от
которого раздались какие-то дотоле не слышанные, музыкально-сердечные звуки;
Баратынский, строгий и сумрачный поэт, который показал так рано самобытное
стремление мыслей к миру внутреннему и стал уже заботиться о материальной
отделке их, тогда как они еще не вызрели в нем самом; темный и неразвившийся,
стал себя выказывать людям и сделался чрез то для всех чужим и никому не
близким. Всех этих поэтов возбудил на деятельность Пушкин; других же просто
создал. Я разумею здесь наших так называемых антологических поэтов, которые
произвели понемногу; но если из этих немногих душистых цветков сделать выбор,
то выйдет книга, под которою подпишет свое имя лучший поэт. Стоит назвать обоих
Туманских