Доселе раздавался ему упрек в медленности. Говорили все: «Как! восемь лет
сидел над картиной, и до сих пор картине нет конца!» Но теперь этот упрек
затихнул, когда увидели, что и капля времени у художника не пропала даром, что
одних этюдов, приготовленных им для картины своей, наберется на целый зал и
может составить отдельную выставку, что необыкновенная величина самой картины,
которой равной еще не было (она больше картин Брюллова и Бруни)[140], требовала слишком много времени для
работы, особенно при тех малых денежных средствах, которые не давали ему
возможности иметь несколько моделей вдруг, и притом таких, каких бы он хотел.
Словом — теперь все чувствуют нелепость упрека в медленности и лени такому
художнику, который, как труженик, сидел всю жизнь свою над работою и позабыл
даже, существует ли на свете какое-нибудь наслажденье, кроме работы. Еще более
будет стыдно тем, которые попрекали его в медленности, когда узнают и другую
сокровенную причину медленности. С производством этой картины связалось
собственное душевное дело художника, — явленье слишком редкое в мире, явленье,
в котором вовсе не участвует произвол человека, но воля Того, Кто повыше
человека. Так уже было определено, чтобы над этою картиной совершилось
воспитанье собственно художника, как в рукотворном деле искусства, так и в
мыслях, направляющих искусство к законному и высшему назначенью. Предмет
картины, как вы уже знаете, слишком значителен. Из евангельских мест взято
самое труднейшее для исполнения, доселе еще не бранное никем из художников даже
прежних богомольно-художественных веков, а именно — первое появленье Христа
народу. Картина изображает пустыню на берегу Иордана. Всех видней Иоанн
Креститель, проповедующий и крестящий во имя Того, Которого еще никто не видал
из народа. Его обступает толпа нагих и раздевающихся, одевающихся и одетых,
выходящих из вод и готовых погрузиться в воды. В толпе этой стоят и будущие
ученики Самого Спасителя. Все, отправляя свои различные телесные движенья,
устремляется внутренним ухом к речам пророка, как бы схватывая из уст его
каждое слово и выражая на различных лицах своих различные чувства: на одних —
уже полная вера; на других — еще сомненье; третьи уже колеблются; четвертые
понурили главы в сокрушенье и покаянье; есть и такие, на которых видна еще кора
и бесчувственность сердечная. В это самое время, когда все движется такими
различными движеньями, показывается вдали Тот Самый, во имя Которого уже
совершилось Крещение, — и здесь настоящая минута картины. Предтеча взят именно
в тот миг, когда, указавши на Спасителя перстом, произносит: «Се Агнец,
взъемляй грехи мира!»