– Лучше быть девчушкой, чем даго (презрительное название итальянцев и португальцев), – сказала я. Он улыбнулся. – Давай.
– Показываю один раз. – Мерлиони начал поднимать простыню, но она отлеплялась с трудом.
– Зебровски, помоги ему с этой хреновиной, – рявкнул Дольф.
Зебровски не спорил. Он, наверное, очень устал. Двое мужчин сдернули простыню одним дружным движением. В солнечном луче, проникающем сквозь нее, ковер стал еще краснее, чем был, – а возможно, мне просто так показалось. Кровь капала с концов простыни. Тяжелые, густые капли. Я еще ни разу не видела, чтобы простыня была так пропитана кровью. Утро открытий.
Я смотрела на ковер и ничего не понимала. Просто груда кусков, маленьких и побольше. Я опустилась на колени. Кровь, мгновенно пропитавшая мои джинсы, была холодной. Что ж, это лучше, чем теплая.
Самый крупный кусок, влажный и гладкий, был приблизительно пяти дюймов длиной. Приятный розовый цвет. Это была часть верхних внутренностей. Рядом лежал кусок поменьше. Я уставилась на него, но чем больше я смотрела, тем меньше он мне что-нибудь напоминал. Это мог быть кусок мяса любого животного. Дьявол, эти внутренности не обязательно должны были быть человеческими. Но они ими были, иначе меня бы не вызвали.
Я потыкала пальцем в маленький кусок. На этот раз я не забыла перчатки. Молодец, Анита. Кусок был мокрым, тяжелым и плотным. Все равно непонятно, что это. Два ошметка плоти напоминали кусочки мяса, выпавшие из пасти кошки. Крошки со стола. Объедки. Боже.
Я встала.
– Дальше. – Мой голос даже не дрогнул. Поразительно.
Четверо мужчин, взяв простыню за углы, с трудом оторвали ее от кровати. Мерлиони выругался и отпустил свой угол.
– Черт побери!
Кровь стекала по его руке на белую рубашку.
– Что, испачкал рубашечку? – ехидно спросил Зебровски.
– Да, мать ее так! Как тут не испачкаться!
– Думаю, хозяйка дома не успела прибраться к твоему приходу, Мерлиони, – сказала я. Я посмотрела на кровать с останками хозяйки дома, но тут же снова повернулась к Мерлиони. – Или даго-полицейский слишком чувствительный?
– Не больше, чем ты, девчушка.
Я нахмурилась и покачала головой:
– Можем поспорить.
– Я готов сделать ставку, – сказал Зебровски.
Дольф не стал нас останавливать, не сказал, что здесь место преступления, а не тотализатор. Он понимал, что нам это нужно, чтобы не потерять рассудок. Я не могла смотреть на останки и при этом не шутить. Просто не могла. Иначе я сошла бы с ума. У полицейских самое дикое чувство юмора, потому что без этого они бы не выжили.
– Что ставишь? – спросил Мерлиони.