Происходящее казалось сном, воплотившимся кошмаром: мятеж поднятых мертвецов в сердце Чуриха. «Видишь арфу во сне, — запоздало вспомнила Анри, — в несчастье будешь утешен…» «Лобный сновник» сейчас не вызывал доверия. Зато безусловное и почти детское доверие вызывал гроссмейстер Эфраим: черпая лунный свет ладонями, он струил пленные лучи себе под ноги, и на песке образовывалась мерцающая лужа. Она пенилась, булькала, рождала пузыри, которые оформлялись крохотными домиками, флигельками, пушистым краем рощи — так ребенок возводит из мокрого песка цитадель. Образ-макет кадавральни рос, как на дрожжах. Впервые Анри видела, как буквально за минуту строят «Via Lactea», «Млечный путь», прокладывая тропу по вектору чужого воздействия с тремя переменными.
— Ага… — бормотал гросс, по-детски закусив губу. — Чую…
Арфа внезапно заиграла плясовую, в которой от трагического хора осталась разве что партия басов. Сквозь струны-прутья, словно вигилла заглядывала не в комнату, а в темницу с заключенными, стало видно: дрейгуры оставили попытки забрать у барона медальон. Бойкие покойники мялись, ритмично топая; один механически выкрикнул: «Ходи боком, ходи живо!..», до смерти напугав горбуна, скорчившегося на разобранной постели, и замолчал. Еще двое дрейгуров начали приседать, косолапо выбрасывая вперед то левую, то правую ногу.
— Есть! — смешным фальцетом взвизгнул Эфраим, указывая на крайний юго-восточный домик, где над коньком крыши сверкала мутная жемчужина-звезда. — Вот он!
Быстро сопоставив макет с истинным расположением жилищ, Анри сообразила: в указанном домике находится Мария Форзац с бесчувственным Кристофером, квестором-некромантом.
— Кристофер очнулся? — спросила она.
— Нет, — пробормотал Эфраим. — Если бы очнулся, мне было бы проще…
— Тогда почему?
— На него что-то давит… что-то белое, в искрах, как сугроб… давит и требует… Плохо слышно, я вне этих требований, меня как бы нет…
Последние слова гроссмейстер произнес так, что Анри посочувствовала белому сугробу, который наивно полагает, будто Эфраима Клофелинга нет. Было жалко молодого некроманта. Маг, творя чары в бесчувственном состоянии, очень тяжело переносит чужое вмешательство, особенно враждебное. В беспамятстве защитные барьеры становятся хрупкими, крошатся, как черствый хлеб; мана-фактура обнажена, болезненно реагируя на спектральные изменения. Если учесть, что квестор серьезно пострадал в стычке…
Видимо, о том же думал и гроссмейстер, собираясь перед вмешательством. Он присел над кукольным домиком, сотканным из лунного света, поплевал на ладони, словно мастеровой перед работой, и, стараясь не прикоснуться к огоньку, свел ладони по бокам жемчужной звезды.