— Дело довольно тонкое… — начал наконец Салданья.
— Это у тебя на лбу написано.
Значительно переглянувшись, оба двинулись дальше, огибая плясавших в тени галерей цыганок. Площадь, окруженная высокими зданиями, крытыми свинцовыми пластинами в форме ромбов — на крыше Панадерии они были вызолочены и ослепительно сияли на солнце, — бурлила: мелочные торговцы, разносчики, гуляющие, телеги и ящики с фруктами и овощами, зарешеченные — от воришек — ларьки с хлебом, бочки с вином, еще неразбавленным, если верить выкрикам продавцов, лавочники на пороге своих заведений и лотошники, бродящие под сводами. Над громоздящимися на мостовой горами гнилой зелени, соседствующей с кучами навоза, звенящим роем вились мухи, вплетая свое жужжание в неумолчные крики зазывал, расхваливающих свой товар. Яйца только из-под курочки, молоко утреннего надоя, дыни, сладкие как мед, фиги, тающие во рту, свежайшая зелень. Приятели приняли вправо, сторонясь торговцев, заполонивших все пространство до самой улицы Империаль.
— Даже не знаю, как сказать, Диего…
— Коротко и ясно.
Салданья со всегдашней неторопливостью снял шляпу и провел ладонью по лысому темени.
— Мне поручили предостеречь тебя.
— Кто?
— Это все равно. Важно другое: к предостережению этому стоит прислушаться, хотя бы потому, что оно исходит от человека, забравшегося очень высоко. Речь идет о твоей жизни или свободе.
— Ой, напугал.
— Хватит дурачиться. Я говорю серьезно.
— Ну а тебе-то что до всего этого?
Лейтенант надел шляпу, рассеянно ответил на приветствие нескольких стражников, болтавших на галерее, пожал плечами:
— Послушай меня, Диего. Есть у тебя — причем твоей заслуги в этом ни капли — друзья, без которых ты давно бы уж валялся с перерезанным горлом в канаве или парился в тюряге… Нынче с утра пораньше много было разговоров об этом. Кое-кто припомнил твои недавние подвиги в Кадисе или где ты там был… Уж не знаю, как ты отличился, и знать не хочу, однако клянусь тебе чем хочешь — если бы за тебя не заступились, сегодня я пришел бы не один, а с усиленным нарядом латников… Ты следишь за моей мыслью?
— А как же.
— Намерен и впредь встречаться с этой бабенкой?
— Не знаю.
— Ты, видно, задался целью вывести меня из терпения!
Некоторое время шли молча. Когда поравнялись с кондитерской Гаспара Санчеса, Салданья остановился и вытащил из кармана запечатанную сургучом записку:
— Ладно же. Читай!
Алатристе повертел записочку в руках, потом сломал печать, развернул лист и, узнав почерк, спросил приятеля не без яду:
— Давно ли ты, Мартин, в сводни подался?