– Да не трогал я его бороды! – со смехом отозвался Султангали. – Это не борода вовсе!
– А что же это? – спросил офицер, указывая на сверток, где лежали два клока черных волос.
– Да это он из хвоста кобылы Хажисултана-бая вчера выдрал!
В зале стоял громовой хохот.
– Убью! – Хаким затопал ногами, по лицу его, изборожденному морщинами, потекли слезы. – Щенок, своими руками придушу, собака!.. Будь ты проклят, вот тебе мое отцовское благословение, будь ты проклят, ублюдок!..
Загит отвернулся, – мальчик никогда еще не видел отца плачущим.
Вдруг дверь распахнулась, и в комнату влетел урядник с кипой книг в руках. Не рассчитав, что в комнате набилось так много народу и дверь, распахнувшись, тут же захлопнется и ударит его по лбу, он с минуту после удара в обалдении стоял на пороге, но, опомнившись, быстрым военным шагом, щелкая каблуками, подскочил к столу, свалил на него книги и, вытянувшись, отрапортовал голосом, похожим на собачий лай:
– Так точно, господин офицер, нашел у старосты на подловке, как мальчик говорил!
– Вот видите! – с торжеством сказал Султангали.
Неожиданная весть осложнила допрос. Из комнаты удалили посторонних, но и после этого выяснить всех обстоятельств дела не смогли, а только больше запутались. Староста божился и клялся, что в глаза не видел листовок; Султангали уверял, что староста сам прятал их на чердаке; Хаким ругал сына, Загит молчал, а офицер злился и, играя револьвером, вдруг вскакивал и кричал, что если не узнает, откуда взялись листовки, отправит всех по этапу в Сибирь…
Только на четвертый день старосту, Хакима и Загита отпустили домой, в Сакмаево..
– А ты пока что у нас посидишь, шутник! – язвительно сказал офицер Султангали. – Может, хоть немного воровать отучишься!
Но уже через месяц Султангали, сбежав из тюрьмы, снова появился в поселке и с тех пор ни на шаг не отставал от Нигматуллы, который становился одним из богачей Сакмаева и строил на площади большую лавку.
Тюрьма стояла на окраине Кэжэнского поселка, но отовсюду были видны ее почерневшие, будто покрытые копотью, мрачные стены с тремя рядами железных решеток на узких, как бойницы, окнах. У самого подножия стен тянулся глухой, из толстого накатника, забор, опутанный сверху ржавой колючей проволокой. За тюрьмой простирался большой пустырь, заросший крапивой и лопухами…
Хисматулла не раз приезжал на заводской базар, но впервые видел тюрьму так близко. Чем ближе он подходил к ней, подталкиваемый сзади дулом винтовки, тем мрачнее становилось у него на душе, хотя он и старался выглядеть спокойным и невозмутимым.