– На, а им больше не давай, самому понадобится!
– Пусть, мне не жалко… – смущенно про бормотал Хисматулла.
– Слушай сюда! Если я сказал – не давай, значит, не давай, понял? Вот здесь располагайся, рядом со мной, и запомни – меня Сафуаном зовут! Ясно?
– Ясно… – тихо ответил парень.
Мужчина снова улегся на нары, но через минуту обернулся и, наклонившись к Хисматулле, прошептал:
– Слушай, я тебя где-то видел, а? Ты, случаем, не из деревни Коткор?
– Нет, я из Сакмаева… – улыбнулся Хисматулла.
– А-а, – протянул Сафуан и снова отвернулся к стене.
«Какой странный, – подумал Хисматулла. – Ведь если бы на моем месте и вправду был кто-нибудь из кудашманцев, наверняка обиделся бы! Мне еще мать рассказывала, как они однажды узнали, что к ним едет разбойник, испугались насмерть, вышли всей деревней на дорогу и стали просить каждого прохожего: Спаси нас, коткор, спаси нас! Или, может быть, он нарочно надо мной посмеяться хотел?..»
Каждый час в глазок заглядывал надзиратель, и разговоры в камере тотчас затихали. Присмотревшись, Хисматулла понял, что народ здесь собрался самый разношерстный – бродяги, нищие, воры, были среди них и невинно осужденные. Одни отсиживали здесь маленький срок, другие ждали отправки дальше, на север. Почти все арестанты курили, и в камере дышать было нечем. Скоро Хисматулле надоело слушать разговоры о женщинах и воровском искусстве, и, отвернувшись к стене, он стал думать о матери, о том, как она переживает все случившееся, вспоминал советы Михаила, но арестанты разговаривали громко, то и дело ругаясь, и это мешало сосредоточиться.
Вдруг Сафуан, до сих пор не вступавший в общий разговор и по-прежнему неподвижно лежавший на нарах, гаркнул:
– А ну, ворье-воронье, закройте хлебалы, надоело!
– А ты не слушай, раз надоело, – кто-то обиженно возразил ему.
– Я что сказал? – Сафуан приподнялся на локте. – Кто это там на меня голос поднимает, а? Я ведь слов на ветер не бросаю!
– Да мы шутя, не сердись… – сказал низкорослый вертлявый человечек, угодливо улыбаясь Сафуану.
– Давно бы так! – Сафуан откинулся на нары.
Арестанты примолкли.
На дворе смеркалось, и скоро в камере уже не было видно ни зги. Арестанты разошлись по нарам, и только слышался изредка глухой шепот, и то здесь, то там вспыхивали красные огоньки папирос. Глаза у Хисматуллы слипались, но не успел он уснуть по-настоящему, как загремела дверь и в светлом проеме показалась фигура надзирателя со связкой ключей в руке:
– Хуснутдинов Хисматулла, на допро-ос! – крикнул он.
…Хисматулла очнулся на холодном полу камеры. Все тело ломило, в голове гудело, лицо вспухло от побоев. С улицы слышались частые выстрелы, в коридоре кто-то, громко топая, пробежал мимо и скатился вниз по лестнице, стуча коваными сапогами.