Только-только я приступила к рассказу, обещавшему стать таким занимательным, как господин Стукалин заявил, что и судебному следователю необходимо присутствовать при изложении всех странных фактов, коль скоро мне кажется, что они имеют отношение к делу. Как же это я поведаю столь важные вещи в отсутствие следователя?
Я была уверена, что следователь и сыскной агент не так уж симпатизируют друг другу, чтобы непременно бороться с преступлениями неразлучно, плечом к плечу. Но Стукалин все же отправился разыскивать своего невольного компаньона в деле расследования убийств.
Ненадолго оставшись в одиночестве, я могла поразмыслить на досуге о превратностях свободы воли… Не могу сказать, что в данных обстоятельствах я испытывала неземное блаженство и что мне всегда безумно хотелось, чтобы меня допрашивали сыскные агенты и судебные следователи, хотя бы и в качестве свидетельницы. Это удовольствие сомнительное.
Положа руку на сердце, я предпочла бы вовсе обойтись без бесед с судейским чиновником, ибо уже имела честь пообщаться с ним накануне, а его манера вести следствие не вызывала у меня ничего, кроме трагической иронии. Но благоразумно ли во всеуслышание объявлять об этом сейчас, в обстоятельствах, в которых мы все оказались?
Дело об убийстве само по себе достаточно неприятно, зачем усугублять ситуацию еще и ненужными сварами? Что толку, если я объясню следователю, что считаю его напыщенным болваном? Без сомнения, мы все сможем понять друг друга гораздо лучше, если научимся сдерживать свои эмоции…
Наконец служители закона уже в паре явились пред мои очи, уселись у стола и уставились на меня со сосредоточенно-экстатическим видом, как провинциалы, впервые увидевшие колокольню Ивана Великого. Видимо, господа ожидали от меня какого-то захватывающего развлечения.
Я не рассчитывала на подобный бенефис и невольно забеспокоилась, что кое-какие мысли, которые я несла сюда из Привольного, рассеялись по дороге.
Да уж, приятные люди, эти сыщики. Зря на них все клевещут.
Итак, под перекрестным огнем двойного скептицизма мне пришлось приступить к рассказу, который и без того выглядел не слишком правдоподобно. Кое-какие красоты вроде «ангелов Монса» и призрака дедушки-графа мне пришлось опустить, я вряд ли произвела бы впечатление на слуг закона, предаваясь столь романтическим бредням. А если убрать всю романтику и мистику, в остатке получалось, откровенно говоря, черт знает что.
К тому же красноречие сегодня мне явно изменило. С одной стороны, пытаясь по возможности обойтись без мистики, без намеков на потусторонние силы и придать всем событиям совершенно реалистическое толкование, а с другой – тщась припомнить каждую мелочь, я путалась, поминутно повторялась, возвращалась назад и забегала вперед…