Он пробежался обеими руками по волосам, нетерпеливо сорвал стягивающую их черную ленту. Длинные темные пряди волнами рассыпались по плечам. Наблюдая за ним, Катье вдохнула разогретый воздух, и жар охватил ее нутро.
– Вена, – тихо повторила она. – Лиз говорит, это очень красивый город.
Он бросил на нее взгляд, от которого ей стало неуютно.
– Наверняка ваша сестра чувствовала себя там как дома. В Вене много женщин, подобных ей. – Он сжал кулак. – Очень много.
Шум водопада будто служил завесой от внешнего мира, а внутри Катье почувствовала гнетущую тоску и призналась себе, что это ревность. Много женщин. И кто ее вечно за язык тянет?
– Вы говорили про службу, – шепотом напомнила она. Бекет нахмурился, задумчиво потрогал царапину на виске.
– Вам не исцелить всех ран, владелица замка. Смешно и пытаться.
Его слова задели ее за живое. Какая-то сила подбросила ее с пола.
– Наверно, я смешна, полковник, – проговорила она, судорожно обхватив себя за плечи. – Наверно, я дура, но мне почему-то не все равно, когда человеку больно. Меня так и тянет облегчить эту боль. Наверно, я была дурой, когда подкладывала мужу травы под подушку, чтобы он спал спокойнее. А что толку? Меня же не было с ним рядом в Рамилс! Да, я была дурой, когда полоскала его рубашки в розовой воде, когда топила очаг яблоневым деревом и при нем зажигала только восковые свечи. Я посылала ему в Италию овес для лошадей, а в Баварию молотый перец – там, говорят, мясо несвежее... Но оказалось, мои старания были напрасны, коль скоро не смогли уберечь его от пушечного ядра.
Торн подошел и разжал отчаянную хватку ее рук на плечах.
– Мадам... Простите, я не хотел... Должно быть, вы... очень любили мужа. – Он, казалось, вырывал из себя слова клещами.
– Нет! – Катье оттолкнула его руки. – Нет! Я совсем его не любила! Даже когда родила от него сына, и то не полюбила. Вы верно заметили: смешно было и пытаться.
– Но вы как будто вините себя в его смерти. А что вы могли поделать? Он был солдат и знал, на что идет.
– Как вы, да? А вы когда-нибудь замечали, что кто-то стирает вам рубашки? И если ядро пробьет это мягкое полотно, я снова ничего не смогу поделать, да?
– Катье, перестаньте!
– Почему? Неисцелимые раны?
В висках стучал гнев. На него, на солдата, который не подпускает ее к себе, когда она хочет сделать то единственное, что умеет, – перевязать ему раны и снаружи, и внутри.
– Да что вы знаете об исцелении? – крикнула она. – Вы даже себя не можете исцелить! Или не хотите!
– Мадам... – В голосе Бекета послышалась угроза, но Катье было уже не остановить.