Судя по карте, купленной на заправке, квартира Каратаевых располагалась недалеко от центра Верля. Я решила, что брошу машину и пройду через пешеходную зону. Оставлять "Ауди" перед домом было бы опасно - вдруг она засвечена все-таки.
Это оказалось правильным решением. И не потому даже, что меня никто, кажется, не преследовал. Просто здесь, в центре паломнического городка, было удивительно тихо и покойно, будто в монастыре, о котором я только что с некоторым ожесточением размышляла. Я вышла прямо к древней базилике с двумя башнями - она была подсвечена снизу, как водится, огромными прожекторами. Романская архитектура, колонны, круглые арки окон. И что-то дернуло меня - неправильно это, конечно - но вдруг очень захотелось туда войти. Я пересекла внутренний двор церкви. Массивные двери оказались отперты с одной стороны, и я проскользнула внутрь. Перекрестилась. Прошла через левый неф - только алтарь был полуосвещен. Алтарь - и небольшая статуя Богородицы перед ним. Видимо, старинная очень статуя, накрыта стеклянным колпаком, а вокруг на ступеньках - цветы. Мне захотелось встать на колени, и конечно, я это сделала, даже не озаботившись скамьей со специальной подставкой - плюхнулась прямо на каменный пол.
Она какая-то очень необычная была, эта статуя. То ли свет так играл на ее лице, то ли еще что - только она сияла. И Младенец на руках Богородицы будто улыбался. Нет, это все-таки не освещение. Откуда бы взялся в сердце такой удивительный покой? В моем-то положении… кажется, никуда уже не надо бежать. Это Ее прикосновение. Ее глаза. Мне же не больно, поняла я вдруг, и это даже не удивило. Так должно быть здесь. Рука перестала болеть. И ушибов словно не стало. Только слезы текли, потому что невозможно было смотреть на нее без слез. Ты же мне поможешь? - подумала я. Правда же? Вдруг закружилась голова, и в глазах стало темнеть. А почему бы мне, собственно, не прилечь здесь? Это же так естественно. Я повалилась вперед и легла, умостив раненую руку на ступеньке перед Святой Девой.
И тотчас на меня хлынул свет.
В этом свете нельзя было плакать. Только смеяться и петь. Какие там грехи, какое там зло? Это просто не имело значения. Никакого. Все мое зло - все наше зло - было настолько микроскопическим в сравнении с этим, и настолько неважным, а важно было лишь одно - то, что он, этот Свет, существует.
Я еще помню, как чей-то голос произнес - не знаю, вслух или нет.
"На руках будут носить вас, и на коленях ласкать"*. *(Исайя, 66-12)
И еще пораженная этой фразой, пораженная в самое сердце, я вздрогнула от щелчка, вздрогнула и вскочила сразу, и от резкого движения заныла рука. Но ничего опасного не было - через боковую дверь вошел старый францисканец в своем коричневом хабите и стал гасить горящие свечи. Он покосился на меня, но ничего не сказал.