– Почему ты так уверена, если даже не помнишь того, что случилось?
Хару чуть не заплакала от обиды и растерянности, ее губы дрожали.
– Я никого не убивала! – ответила она срывающимся голосом. – Это не я подожгла дом! Я бы никогда не совершила подобного!
Рэйко понимала, как подло с ее стороны так терзать сироту, и все же спросила:
– Почему же Кумасиро заставляет тебя признаться в этом?
– Боится, что люди подумают, будто он сам убил господина Ояму, – произнесла Хару. – Они ненавидели друг друга. Почему – не знаю, но я часто видела, как они бранились. И меня он ненавидит. Хочет, чтобы у меня были неприятности, тогда мне придется уйти из общины Черного Лотоса.
Если Кумасиро с Оямой действительно враждовали, то у священника имелся мотив по меньшей мере для одного убийства. Однако в истории Хару по-прежнему кое-что не вязалось.
– Вчера ты сказала, что любишь всех в храме и они отвечают тебе тем же. Как же быть с Кумасиро?
Хару заерзала, теребя пояс. Потом пролепетала, потупившись:
– Наверное, я о нем забыла.
Это неуклюжее оправдание усилило подозрения Рэйко.
– Я говорила с настоятельницей Дзюнкецу-ин и доктором Мивой, – сказала она и передала Хару их далеко не лестную характеристику. – Они считают, что ты не годишься в монахини, и в пожаре обвиняют тебя. Скажешь, ты и о них позабыла?
Рэйко спохватилась, что в запале перешла на повышенный тон, тогда как Хару казалась подавленной.
– Они тоже все выдумали, чтобы у тебя были неприятности? – допытывалась Рэйко. – Или сказанное ими – правда?
В комнате сделалось гулко от напряжения. Дождь барабанил по крыше и капал с карнизов. Было слышно, как шумно и часто дышит Хару. Потом девушка опустила голову и пробормотала:
– Прошло столько времени... Я думала, мне удалось уравновесить свою плохую карму[12].
В душу Рэйко закралось дурное предчувствие.
– Какую карму? – спросила она, насторожившись.
– Я очень плохо себя вела, когда только оказалась в приюте Черного Лотоса, – ответила Хару глухим от стыда голосом. – Их обряды меня не интересовали, а в храм я пришла только потому, что больше идти было некуда. Смерть родителей меня совсем расстроила, и я вовсю кляла свою злосчастную судьбу, ненавидела здешнюю еду и порядки. Я грубила и не слушалась старших. Мне было так одиноко, что я... в общем, я встречалась по ночам с мальчиками и позволяла себя трогать.
У Рэйко онемело лицо, словно град потрясений уничтожил в нем всякую чувствительность и оно не могло выразить даже доли ее терзаний.
– Об этом надо было рассказать вчера, когда я спрашивала тебя о жизни в храме и о тех, кто мог желать тебе зла, – сказала она. – Ты меня обманула.