– Морошка? – переспросил Леха. – Что за ягода? Что-то слышал, но пробовать не довелось.
– Это такие крупные желтоватые ягодки, – пояснил Федор. – Смахивают на ежевику. Кисловатые, сочные, очень приятные на вкус. Жаль, ягода еще не созрела…
– Пушкин перед смертью, кажется, просил, чтобы ему принесли моченой морошки, – вспомнив прочитанное где-то, заметил Анохин. – Ладно, Федор… Здешних ягод мы отведаем как-нибудь в следующий раз! Лучше скажи нам, долго ли еще топать до твоей нычки?
– Часа два с лишком будет, паря, – сдвинув треух на затылок, сказал Уваров. – Если только нужные нам тропки в половодье не залило с концами.
Сердцевину Карачаевского болота – эту самую морошковую поляну – они обошли слева, с западной стороны, воспользовавшись полоской хилого соснового лесочка, который из последних сил противостоял наступлению водной стихии. Но хотя Уваров и старался выбирать самые сухие – относительно, конечно – тропки, обувь и брюки до колен у всех троих теперь были покрыты липкой болотной жижей.
Оставив по правую руку оказавшееся вовсе не страшным Карачаевское болото, они втянулись в рощицу, посередке которой, окаймленное полоской камышей, находилось озерцо диаметром около полусотни метров (Уваров, кстати, называл все озера и водоемы по-местному «плесо́», с ударением на «о»).
Здесь они умылись, очистили грязь с обуви и одежды, слегка отдышались после более чем десятичасового перехода. Затем Федор, осенив себя крестным знамением, повел их дальше… В сторону непроходимых болот, издавна считавшихся в этих краях гиблым местом.
И вновь они шли вдоль русла ручейка; но на этот раз путь их лежал не через рощи, устоявшие пока под напором болот и мхов, а через мелколесье.
Но вот и эти хилые деревца расступились. Преодолев неширокую полоску кустарниковых зарослей, все трое на несколько секунд застыли, созерцая удивительную картину, открывшуюся их взорам.
Перед ними лежало огромное, воистину неохватных глазом размеров болото.
Оно расстилалось изумрудно-зеленым ковром, поросшим там и сям хилыми, где-то прямыми, а где-то заваливающимися набок сосенками.
Он, этот удивительный ковер, уходил куда-то далеко-далеко-дале-е-еко… К самому горизонту, где уже не было видать леса, а только один мох на ровном, как-будто постриженном газонокосилкой, травяном поле. В аккурат посередке этого «поля», начиная от того места, где они стояли, по болоту были разбросаны кочки с редкими кустиками и одним, двумя, иногда несколькими деревцами – как будто какой-то великан набросал горстями землю, обозначая себе безопасный проход.