Кончил я с ревом, и тоже свободно и сильно. Может быть, с каким-то ясным убеждением, что кончаю в нужную женщину, в нужный, разрешенный сосуд. Когда я кончал в евреек, например, а у меня было немало еврейских женщин, я испытывал всегда странное чувство непозволительности того, что я делаю, нездоровости моего секса, хотя и чрезвычайно приятной нездоровости, но все-таки недозволенности, как бы тяжелой болезнью объясняющейся. С лейтенантом было совсем другое чувство. Как бы законно я должен был хранить мое семя в ней. И общество, и мир одобряли мое с нею соитие.
Потом я ебался с ней две-три ночи в неделю. Она никогда не показывала особенной радости по этому поводу, никогда не настаивала, чтоб я пришел опять, но когда я звонил, она неизменно соглашалась встретиться, и мы неизменно шли в ее постель. Особенной ласковости во время любви она тоже не проявляла, хотя и отдавала себя всю, но спокойно. Ебать ее было приятно, потому что я как бы получал свое, то, что мне принадлежало, — лейтенантское тело. А у Даян было хорошее тело, пизда маленькая и опрятная.
«Чувство долга, — думал я. — Чувство долга заставляет ее ебаться со мной». Но чувство долга перед кем? Я не мог себе этого объяснить. Мы же не состояли в армии или в СС, не принадлежали к одной и той же организации или даже национальности… А может, принадлежали к незримой одной и той же организации, где я был полковник Лимонов, а она — лейтенант Даян Клюге? Не знаю. Но Даян вела себя как моя подчиненная.
У нее был любовник, и она захотела меня с ним познакомить. Любовник собирал африканские скульптуры и работал в каком-то издательстве старшим редактором. Кажется, в медицинском издательстве. Сейчас я даже не понимаю, зачем я должен был с ним встречаться, тогда же я согласился сразу. Почему не встретиться? Я привык пережевывать людей по нескольку за вечер, чтобы потом выплюнуть и забыть. Людей-двигателей, аккумуляторов, вокруг которых сам воздух наэлектризован, ничтожно мало. Чего я мог ожидать?
Ему оказалось лет пятьдесят с лишним, и после десяти слов, сказанных между нами в кафе на Сент-Марк плейс, я сразу понял, что он лузер[15]. Сколько я уже видел за мою жизнь подобных интеллектуальных бородачей, знающих все на свете и тем не менее остающихся всю жизнь рабами ситуации — запутавшихся в сетях хорошо оплачиваемой работы. Был еще с ним прилипала-поляк, тоже неудачник, но помоложе, я выслушал его историю с посредственным интересом, было ясно, что поляк сидит с нами ради бокала скотча. Или ждет обеда.
Я дал им схлестнуться между собой. И дал Бэну изгнать Янека. У Янека было слишком много гонора для попрошайки. Если хочешь пообедать за чужой счет — сиди и поддакивай, а он увлекся и стал распинаться, говорил слишком много о литературе, критиковал известных писателей, выступил против психологического романа, высоко залетел. Но платил-то Бэн.