Чем ниже спускался пауног, тем сильнее дрожали, корчились стены и все, что окружало беглеца. Ему надо было возвращаться, надо было лететь вверх и побыстрее выбираться из провала, но любопытство гнало дальше. Кружок неба над головой уже исчез из виду, как и круглая каменная площадка. Еще несколько десятков остов – и свет стал как густой и теплый желтый суп. И, словно кружки жира, на нем плавали несколько пауногов.
Беглец достиг места, где плотностью свет почти сравнялся с водой. Здесь на незримой границе парило с десяток тварей; будто пробковые поплавки, чуть покачиваясь, они двигались кругами, повинуясь световому течению. Конечности их висели неподвижно, как длинные связки бамбуковых стеблей.
Очутившись на этой границе, существо под Тулагой дернулось и дальше уже двигалось куда медленнее, с трудом преодолевая световую кашу. Ухватившись за складку кожи, наездник свесился на бок, прилег, наклонив голову и глядя вниз.
Протянувшаяся со дна мира к поверхности исполинская мутно-желтая колонна начиналась здесь. Основание ее напоминало толстый язык, покрытый отделившимися слоями – их-то с высоты Гана и принял за лепестки гигантской розы. Язык этот был придавлен остроконечной алмазной громадиной, формой напоминающей нос корабля, но размером с большой остров. Драгоценное крошево, по каким-то причинам потускневшее, плотным слоем покрывало поверхность вокруг светового языка, не позволяя разглядеть, что находится под ним. Камня давно не стало; внизу стены провала целиком состояли из мягкого желе, спрессованного весом всего находящегося вверху, и Тулага подозревал, что под языком то же самое вещество.
Пауног пролетел еще немного и остановился. Гана надавил на бородавку, повернул, сжал сильнее… тело, на котором он восседал, задрожало, под мягкой кожей будто перекатилось несколько пузырей, но дальше лететь тварь не могла: свет выталкивал ее. Тогда Гана вытащил запястья из складок, лег на живот, свесив ноги с одной стороны, а голову с другой. Пауног качнулся, на несколько мгновений повис неподвижно, затем под давлением света стал очень медленно подниматься туда, где парили другие твари. Тулага лежал не шевелясь, глядя вниз.
* * *
Ладонь Арлеи с громким звуком ударила по щеке матроса – схватившись за скулу, тот задом уселся в песок.
– Прекратите истерику! – приказала девушка. – Вы, здоровые мужи, ревете тут, как дети, которых покусали моллюскогусеницы!
Взволнованные голоса смолкли, и девять пар глаз уставились на нее. Из всех, кто остался в живых и стоял или сидел сейчас на песчаной косе, более или менее спокойными были лишь трое: сама Арлея, пожилой боцман-метис по имени Лиг и белокожий юнга лет восемнадцати, здоровенный широкоплечий дылда, которого звали Эрланга, с ногами-колоннами и руками, похожими на стволы больших деревьев. Взгляд, которым он иногда смотрел на девушку, напоминал ей метиса Атонгу, только у юнги глаза были более тупые… и более послушные.