– Да, форинг, – отозвался Вороний Коготь. – Теперь я в полном порядке, можешь быть уверен… И сейчас ты сделаешь так, как просит этот человек: освободишь его друзей. Пусть уходят – их мы не тронем… А Хенриксон останется. У меня с ним предстоит очень серьезный разговор… Ты согласен на такие условия, Стрелок?
– А где гарантии, что вы не убьете моих друзей по дороге из города? – недоверчиво осведомился я. Предложение Грингсона меня устраивало, но мне была нужна уверенность, что Михаил, Ярослав и Конрад выберутся живыми хотя бы из Ватикана.
– Клянусь тебе в этом своей короной! – ответил Торвальд и, предвидя мои закономерные сомнения, добавил: – Да, у тебя есть веский повод не доверять мне. Но скажи, разве в прошлую нашу встречу я давал тебе какие-нибудь клятвы? Нет. А значит, тебе не в чем меня упрекать!
– Жаль, раньше не знал, что с вас всегда и во всем надо брать клятвы, – пробормотал я. Слово двуличного конунга не являлось для меня надежной гарантией, но утешало то, что Грингсон поклялся публично.
Фенрир обернулся и крикнул что-то по-скандинавски стерегущим пленников конвоирам. Те переглянулись и покинули пост, вернувшись к товарищам и оставив подопечных без надзора. Всех, кроме Пророка, – его продолжала стеречь пара «башмачников». Ярослав и Конрад помогли подняться Михаилу, после чего все трое с опаской подошли к нам.
– Вы свободны, – объявил им Торвальд. – Забирайте вон тот грузовик и уезжайте.
– Мы не уедем без Эрика! – воспротивился Михаил. – Ты должен отпустить и его, конунг!
– Уедете! – огрызнулся я, недовольный этой хоть и похвальной, но совершенно неуместной преданностью. С таким трудом я выторговал у Вороньего Когтя эту уступку, а Михаил своим патологическим упрямством грозил вот-вот все испортить. – Ваше дело – доставить Ярослава в Петербург. Или ты забыл, зачем мы пришли в Цитадель?
Михал Михалыч набычился, заскрипел зубами и злобно цыкнул на княжича, тоже решившего было вставить свое слово. Один Конрад Фридрихович промолчал, лишь сочувственно посмотрел на меня и покачал головой. Самый пожилой и здравомыслящий из нас, он, безусловно, понимал, где пролегает грань между дружбой и взятыми на всех общими обязательствами. Пререкаться со мной фон Циммер не собирался, но и спорить с Михаилом – тоже. Проклятие, неужели они надеются, что конунг и впрямь отпустит меня после того, как я унизил его перед дружинниками?
– Поторопитесь! – прикрикнул я на своих нерешительных друзей. Те нехотя подчинились и, не сводя с меня сожалеющих взглядов, направились к грузовику, у которого в кузове стояла разбитая машина Максюты.