Но самое интересное начиналось потом. Когда бывала выпита добрая половина бутылки, Володя шел, качаясь, к себе в комнату. Доставал из-за шкафа видавшую виды балалайку и, усевшись поудобнее, начинал петь…
Ксюшу в такие минуты не раз посещали мысли о самоубийстве. И, как она подозревала, в этом желании она была не одинока.
И все же… И все же это ужасное, козлино-петушиное пение, если издаваемые алкоголиком звуки можно было так назвать, было ничто в сравнении с его злобой и ненавистью, в которых он топил своих соседей, отказавших ему в очередном денежном пособии. Оскалив рот, Володя потоками изрыгал на окружающих потоки брани, раз за разом превосходя самого себя в искусстве сквернословия. Хлипкие двери, за которыми обитатели коммуналки пытались скрыться от Володиного гнева, не могли спасти от его оглушительного рева, поэтому каждый должен был выслушивать постороннее мнение о себе как о личности.
Ксюша поначалу недоумевала по поводу такой покорности со стороны жильцов. Существовали же, в конце концов, соответствующие органы, воспитательные учреждения. О чем она и не преминула однажды заикнуться своей ближайшей соседке, занимающей двенадцатиметровку слева от нее.
— Э-эх, милочка, — качнула седеющими буклями старая женщина. — Пытались… Но после того как вытащили его из петли, решили оставить все как есть. Человек же, не животное…
Сейчас этот самый человек стоял у порога Ксюшиной комнаты и гвоздил кулаком в дверь.
— Ксюха, дай полтинник! — вновь повторил Володя, заинтригованный ее молчанием. — Я знаю — ты дома…
Как он успел отследить ее возвращение, будучи где-то на шабашке, для Ксюши оставалось загадкой. Она свесила ноги с дивана, надернула тапочки и, на ходу взвешивая все «за» и «против», двинулась к двери.
— Ну?! — скрестила она руки перед грудью и угрожающе уставилась на соседа. — Чего орешь?! Чего нужно?!
— А то ты не слышала! — Наглости и бесцеремонности Володи можно было только позавидовать. — Гони полтинник. Со мной послезавтра рассчитаются, так что я верну.
— Да ты что?! — Ксюша насмешливо изогнула бровь, решив все же немного его помучить.
— Ты это… — Сосед облизнул пересохшие губы и оперся трясущейся рукой о притолоку. — Хорош выделываться. Плохо мне…
Повнимательнее присмотревшись к нему, Ксюша поняла, что он не врет. Лицо одутловатое, синюшного оттенка. Губы потрескались. Глаза все в мелкой сетке кровеносных сосудов.
— Да-а-а, — качнула она головой. — Когда-нибудь где-нибудь загнешься, и все…
— А, черт с ним со всем, — повеселев, бесшабашно махнул он рукой, сразу уловив перемену в ее настроении. — Что моя жизнь? За нее копейку никто не даст. Вот ты-то! Вот кто изумляет!..