Дюкина продолжала свои признания, Зарубина, оторопь которой уступила место тайному злорадству, переводила, то и дело удивленно вскидывая ресницы и растягивая рот в полуидиотской улыбке, а я поняла, что Коля что-то орет мне в трубку.
— Да, да, — пробормотала я, — я все вижу.
— Господи, — верещал Лапидус, — прям как на Западе. Что же это такое творится?
— А я откуда знаю? — отмахнулась я, тупо глядя в экран.
— То есть как это не знаешь?! Ты же детектив, объясни мне, такое вообще бывает… то есть, я хотел сказать, в твоей практике такое было хоть раз? — возопил Коля, но я уже отключила связь.
В моей практике, честно говоря, еще и не такое бывало! Набрав номер Степана Федоровича, я принялась ждать. Дюкин ответил не сразу. Я насчитала семнадцать гудков, прежде чем он взял трубку.
— Это Иванова, — проговорила я, не давая волю волнению, — здесь по нашему делу открылись кое-какие обстоятельства, думаю, что вы больше не нуждаетесь в моих услугах. Так что я считаю наши отношения завершенными. Будете ли вы настаивать, чтобы я вернула вам аванс?
— Вздор, — возмущенно рыкнул Степан Федорович, — Вероника на это не способна. Продолжайте работать.
— Простите, — я едва сдерживала раздражение, — но это по меньшей мере глупо.
— Я удваиваю ваш гонорар, — твердо произнес Дюкин-старший.
Эти слова приятно согрели мне душу, но я решила расставить все по местам.
— Хорошо, — сказала я размеренным голосом, — я буду заниматься поисками убийцы вашего сына, но вы должны дать мне письменное подтверждение, что я получу свои деньги даже в том случае, если будет установлено, что убийцей является его жена.
— Приезжайте, я все приготовлю.
Я снова уставилась в экран, на котором лицо Дюкиной, перекошенное от неистовой ненависти и горечи, дергалось, точно его что-то раздирало изнутри.
— И вот я приехала домой… — она надрывно всхлипнула, — и только тогда поняла, что произошло… Нет, не поняла, — судорожно поправила она себя, — просто мне стало невыносимо тоскливо. Я подумала, что Альберт уже никогда не приедет с дачи, никогда не сядет в свое любимое кресло…
При этой истерической реплике я вдруг представила себе те неудобные кресла из белой кожи с поблескивающими закругленными подлокотниками, на одном из которых я имела несчастье сидеть, и с иронией подумала: какое из этих белых чудищ было «любимым» креслом Альберта Степановича? Или в доме имелись другие, более комфортабельные?
— Я не хотела этого, видит бог, не хотела, — скулила Вероника, — все произошло, как во сне. Я любила своего мужа, я не желала ему зла… Но он… — губы ее задрожали пуще прежнего, — он прези… — она разрыдалась.