– Я добьюсь своего!
И на смену страху пришло такое звенящее, нечеловеческое спокойствие, которое случается только у совершенно сумасшедших. Она стала хватать руками мох и траву, сплетая из них фигурки, при этом даже не заботясь, чтобы было сколько-нибудь похоже, просто баюкала их на руках, лила воду и нарекала одну за другой – Рогнеда, Августа, Лана, Маришка. Она не забыла ни колдуна, ни разбойника, ни боярина Кое-как утоптав ногой землю, она принялась рисовать на ней узоры, ежеминутно вскрикивая и теряя свое орудие мести, оттого что руки пронзала невыносимая боль, но упорно, слизывая кровь с пальцев, продолжала свое действо.
– Так лучше… С кровью даже веселей.
Ни у одной фигурки рисунки не повторялись, каждой была своя месть, своя кара.
– Что, ворона, прячешься от меня за огонь? Ну дак гореть тебе пламенем! – хихикала она. – Ты, жирная корова, – хватала она фигурку Рогнеды и горстями вбивала в нее сосновые иголки, – сдохнешь, сдохнешь! А это у нас кто? О! Гроссмейстерша Лана Лапоткова! – И, вцепившись в фигурку так, что она чуть не развалилась у нее в руках лохмотьями травы, начала резать ей лицо и рвать волосы, визжа: – Гадина! Гадина! – бросила ее, схватила Маришку и, с ненавистью прошипев: – Я буду магистершей! – вбила ей лезвие ножа в лоб, насмерть припечатав к земле, оскверненной пентаграммой.
Прочие тоже не избежали своей доли проклятий, и только архимага она решила приворожить. Выла свадебную песню, накручивая и накручивая на фигурку бесконечную серебряную цепь, пока не получился один сплошной серебряный кокон, такого хватило бы на целую связку каторжан, однако, не зная, на что способен архимаг, она и этим не ограничилась, нашептав с десяток заговоров. Счастье златоградца было в том, что архимагом он вовсе не был, а имя его она не смогла вызнать, все опрошенные называли каждый раз разные.
Ланка каталась по земле, вереща. Сквозь пальцы капала кровь. Я холодела, представляя себе разные ужасы, но хрипящего Мытного бросить не могла. Бедолага споткнулся, не дойдя до Надиного дома, и вдруг, кашлянув, начал давиться водой. Я была насквозь мокра, а из него все текли и текли потоки, словно изо рта каменной горгульи в дождь. И, если б не златоградец, Мытный меня попросту бы раздавил. Взгляд боярина был полон ужаса, но надо сказать, к его чести, он не бросился кататься по земле, разрывая одежду на груди, а изо всех сил старался помочь мне. Во всяком случае, в том, что ноги его не несли, не страх был виноват.
Златоградец, сунув голову ему под мышку, поволок дружка, встревоженно поглядывая на меня, но я, как ни странно, все еще была цела. Только голову сдавило так, что я света не видела, но это явно от черного ветра, который Фроська пустила на поселок. От него бесновалась скотина в стойлах, выли собаки и заходились смертным криком младенцы. Вершининцы, которые днем гоняли от своих дворов Серьгу, теперь с проклятиями бороздили сохами круги вокруг домов, поспешно загоняя скотину прямо в избы, рисуя охранные знаки и выставляя образа Пречистой Девы в каждом окне.