– Дурочка, я ж теперь княжна! – с визгом бросилась мне на шею сестрица и, не зная, как излить свои чувства, стала тискать и целовать.
– Опомнись! Какая княжна? С татуировкой на заднице?
У Ланки сделалось горестное личико, а я встряхнула ее как следует:
– Тебя во что-то втягивают, бестолочь!
– Да, втягивают, – она начала наглаживать меня по руке, – но ты не волнуйся, я немножко втянусь, а если что не так, то сразу домой!
Я застонала, поняв, что сестру уже понесло, хотела зайти с другой стороны, выспросив, на каком же болоте ее владения находятся, но тут вмешался Мытный, появившийся в сопровождении двух плечистых стражников. Он приобнял Ланку, сразу сомлевшую и привалившуюся к его плечу:
– Сударыни Лапотковы, нам пора. Анна Васильевна уже жаждет увидеть одно из чудес Конклава.
– Лучше скажите, во что вы мою сестру втягиваете? – вспылила я, решив, что с места не сойду, пока не услышу правду. Мытный – это не Илиодор, из того скользкого змея честных слов и клещами не вытянешь – проскользнет меж пальцев. А с боярином-то мы на равных, кто кого переупрямит, тот и победит.
Только глянув мне в глаза, Адриан Якимович понял, что юлить бесполезно, сразу со вздохом признавшись:
– Анна Васильевна – женщина своенравная и, несмотря на расчетливый ум, часто подвержена настроению, так что вам радоваться надо, что ей показалось забавным объявить одну из ведьм Костричною, – он замер на миг, словно человек, собравшийся кинуться в воду, – и связать узами брака с Северском.
Ланка дрогнула в его объятиях, а я одарила ее презрительным взглядом:
– Втянулась чуть-чуть, ведьма? – и пошла себе к развалинам Школы, лишь краем уха вслушиваясь в тот базарный галдеж, который устроила моя сестра.
– Могли и в колодки! – вякал Мытный, пытаясь привести десятки аргументов, оправдывающих его и княгиню, не понимал, бедненький, что искусству визга мы учились у самой Марго Турусканской.
Митяя не взяли под стражу и даже не бросили в подвал, но от этого ему было не лучше. В Малгороде столичная стража, проведав о том, что он собирался княгиню воровать, два раза врезала в ухо, и эта мелочная расправа вызвала в нем больше унижения, чем страха. Он даже вызвался было ехать с Гаврилой Спиридоновичем в Серебрянск, усмирять бунт егерей, но тут уже получил затрещину от Тучи, велевшего ему не быть совсем уж дурнем. Так он и ехал всю ночь, терзаемый стыдом и неудовлетворенностью. Нечем было похвастать перед Маришкой, прийти и сказать: «Вот, это я сделал», – а очень хотелось, чуть не до изжоги.
Все они, шесть гайдуков Ланки, остались не у дел. В дом старосты их не пустили, велев убираться, сидеть по своим хатам и быть готовыми по первому приказу явиться для дознания. Митяй смутно себе представлял, что именно будут у них дознавать. И он сам, и все его друзья разошлись угнетенными. Митяю к отцу идти не хотелось, потому он поплелся, заплетаясь, нога за ногу, в дом Селуяна.