Оба снова посмотрели на часы. Перспектива общения с матерью убиенного не радовала. Максаков поймал себя на мысли, что считает минуты, когда надо будет ехать за сестрой. Запиликала «моторола».
— Алексеич, мы в РУВД. Какие наши действия? К вам ехать?
— Не надо, Стае. Ждите там.
— Что стряслось-то?
— «Глухарь». Приеду расскажу.
Он отключился. В коридоре появился Француз.
— Распорядись насчет понятых.
— Ладно.
Он не успел. Нечто среднее между воем и всхлипом донеслось со стороны лестницы. Шум короткой борьбы, и полная женщина в белом пуховом платке, легко высвободившись из рук пытающегося ей помешать постового, ворвалась в прихожую и устремилась по коридору. Максаков и Резцов, не шевельнувшись, пропустили ее. Страшный, безумный крик вспорол пространство квартиры.
— Юрочка! Лапочка моя! Ребеночек мой! Господи!!!
Максаков достал сигарету. Он держался из последних сил, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Лицо Гималаева заострилось и стало землисто-серым. Крик перешел в рыдания. Появились Чанов и Французов. Губы у обоих плотно сжаты. Володька никак не мог достать из пачки сигарету. Максаков снова посмотрел на часы и тронул Гималаева за рукав:
— Старый, я тебя брошу.
— Давай, конечно. — Игорь покачал головой. — Боюсь, что с ней сего дня разговоры невозможны.
Максаков кивнул:
— Смотри сам.
Он вспомнил, как одна из газет смаковала «безобразное поведение сотрудников милиции», которые «не имея за душой ничего святого, лезли в душу к близким предательски убитого журналиста». Всем хотелось, чтобы опера раскрывали преступления, не доставляя хлопот гражданам.
На улице мороз сразу сковал лицо. Сырой ветер нанес твердую ледяную пленку на лобовое стекло. Максаков запустил двигатель. Лампочка бензобака предательски уставилась красным зрачком. Он поднял воротник, шваркнул несколько раз по стеклу скребком и подошел к водителю «пэкаэлки».
— Семеныч, ты друг уголовного розыска?
— А что надо? — За пятнадцать лет службы Семеныч научился правильно отвечать на подобные вопросы.
Максаков зашел с другой стороны.
— А помнишь, как я тебя утром после Дня милиции от жуткой смерти спас?
— Помню, — тревожно заерзал Семеныч и на всякий случай добавил: — Водка была паленая,
— Какая бы ни была, а водка. — Максаков перешел в атаку: — Дай бензина. Я совсем обсох.
Минуту Семеныч напряженно думал. Бензина было жалко, отказывать неудобняк. Наконец он с сожалением извлек на свет талон.
— Только десять литров. Самому еще ездить.
— Спасибо, брат! Давай! — Максаков забрал талон. — Еще десять будешь должен!
— Че-чего?
— Шутка.