Ханна старалась радоваться переменам в жизни сестры, но с того дня, когда Элизабет впервые объявила об этом, Ханну смутили слова сестры.
«Одна из нас должна заключить достаточно удачный брак, чтобы спасти фамильное состояние. Поскольку ты никогда не покоришься воле мужчины, это должна сделать я...»
– Я знаю тебя, Ханна, – прошептала Элизабет. – Знаю, чего тебе стоило... поступиться гордостью и продолжать писать, продолжать спрашивать. Но после рождения Пипа письма приходили все реже и реже, а потом только на Рождество и на мой день рождения.
Ханна вспомнила, как ей было больно: ведь ей ни разу не позволили взглянуть на крошечного племянника. Ребенка, которого она любила так же, как и сестру. Ничто, даже смерть отца, не потрясло ее столь сильно.
Но все это в прошлом. А сейчас Элизабет страдает.
– Я обидела тебя, Ханна. Я знаю. Но мне было так... – она помолчала, – так стыдно.
Эти слова ранили сердце Ханны – ее любимая сестра, некогда восхищавшаяся поведением Ханны, чуждым условностей, которая поняла, что за твердостью и практичностью Ханны скрывается нежное сердце, стала стыдиться сестры, которую когда-то обожала.
– Стыдно? – повторила Ханна, сравнивая серый вдовий домик с роскошным владением Мейсона Буда, а свои прямые грубоватые высказывания – с притворством света.
– Именно это и говорили Харриет и Фанни, но я не хотела верить.
Кровь бросилась Ханне в лицо.
– И все это время Харриет и Фанни думали, что я их стыжусь? Мамы, тебя и нашего бедного покойного отца? Как я могла стыдиться вас, когда я вас всех так люблю?
Ханна пошатнулась.
– Но ты сказала...
– Мне было стыдно за себя, Ханна. – В ее голосе послышались нотки горечи. – Стыдно за катастрофу, в которую я сама себя ввергла. За собственную слабость и беспомощность.
– Лиззи, я не понимаю. – Ханна покачала головой, крепче сжав руку Элизабет. – Но сейчас это не важно. Мы найдем способ вылечить тебя. Должно же быть какое-то лекарство... что-то против этой болезни.
– Лечение не поможет. Я не больна, Ханна. До моих ран не доберется ни один хирург. Они слишком глубоко.
Ханна подняла край ночной рубашки сестры.
– Но как... – У Ханны перехватило дыхание. Нежную кожу Элизабет покрывали кровоподтеки и синяки.
– Что случилось? Карета перевернулась? Или ты упала с лошади?
Элизабет отвернулась, прячась в подушке. На белой, как бумага, щеке выступило горячее пятно. Она вцепилась руками в одеяло.
– Тебе никогда не нравился Мейсон. Помнишь, Ханна?
Помнит ли она? Впервые увидев франтоватого англичанина, баронета с золотыми волосами с проседью и безукоризненными чертами лица, она возненавидела его. Казалось, что вместо лица у него маска, но никто, кроме Ханны, не видел, что за ней скрывается.