«Со мной моя сила. Справлюсь».
Собравшиеся поглазеть на стрельбище воины только подивились, когда хрупкая с виду девица ловко наложила оперенную стрелу и растянула тугую тетиву из прочных бычьих жил до скрипа в луке. Только сказал кто-то:
– Перчатку забыла надеть. Без перчатки тетива руку поранит.
Но Малфрида знала, что сможет выстрелить и так. На ее пальцах еще остались мозоли заправской охотницы. А стреляет без перчатки либо совсем неопытный, не ведающий, как рвет кожу жесткая тетива, либо, наоборот, привычный да умелый. Вот она и спустила тетиву, метя в обозначенный кругами срез дуба, установленный на подставке.
Чужой печенежский лук, хоть и не пристреленный по руке, подчинился опытной охотнице. Распрямился с негромким гудением – и стрела, свистнув в воздухе, с тупым стуком вонзилась в центр мишени. Вокруг одобрительно загудели, а Малфрида, словно не желая останавливаться, уже доставала очередную стрелу из тула[65] за спиной. Стреляла не целясь, безошибочно вогнав второе оперенное жало точно рядом с первым. А там и третье, четвертое, пятое. Только серые соколиные перья чуть дрожали, когда стрела вонзалась в цель.
Тут даже Уклеп заулыбался.
– Ну, будет, будет. Вижу, что не зря ты с древлянским выговором. Отменно стреляешь, как эти лесные охотники.
Она и сама была довольна. Выходит, и без чародейства она кое на что способна. А вот на что? И опять это непонимание: откуда умение, кто обучал? Нет, все скрыто в какой-то дымке, не вспомнить.
Вечером, уже удалившись в отведенную ей горенку, Малфрида размышляла о своей странной забывчивости. Отца и мать не могла припомнить. Странно. А были ли у нее братья, сестры?
Забыла. Скорее всего, ее еще малюткой забрали от родных волхвы, обучили чародейству. Вот волхвов она помнила неплохо. Помнила лесные чащи древлянские, капища, неугасимый ведовской костер на заветной поляне в Диком Лесу[66].
В крепости уже все затихло в ночи. За окошком, затянутым бычьим пузырем, шуршал дождь. Дозорные еще не вернулись. Может, остались в степи? Малфрида не знала местных обычаев, но поняла, что совсем не прочь пожить тут какое-то время. И люди близко, и духи. Вон лохматый домовой по полу шастает. Думает, она его не видит, но подошел послушно, когда ведьма поманила, повел заостренными, как у кошки, ушами, глазами радужными зыркнул. А там и кутиха[67] показалась – худенькая прозрачная старушонка, с завязанным под острым подбородком платочком. Оба сели на полу, с благоговением глядя снизу вверх на ведьму.
– Люд тут хороший, – поведали они ей, – молочко не забывают нам у порога поставить, пыль выметают, чтобы мы не чихали да не гневались. Но никогда нас не замечают. Да и как заметить, – они же простые. А ведун местный редко сюда наведывается. Да и ведун он из простых, больше лекарствует, когда покличут, а так на капище обитает, требы богам возносит да совершает обряды, когда хоронят кого. Хоронят тут часто. Пристепье-то часто войной грозит. Вот и нынешние, что в дозор ушли, уже нескольких потеряли.