– Присоединяйтесь! – крикнул один из мужчин. Кажется, его звали Андреем.
– Нет, спасибо, – улыбнулся Урванцев, ведя диалог за двоих, так как Клаудиа не то чтобы игнорировала эту компанию, но явно не желала перекрикиваться с ними через всю ширь бассейна. – Мы на море идем.
– Море соленое, – ответили ему и дружно засмеялись, хотя в чем тут «соль», Урванцев не понял.
– Веселые люди, – сказал он, обращаясь уже к Клаудии.
– Утомительные, – равнодушно ответила она.
«Милая женщина», – не без иронии отметил Кирилл, но, с другой стороны, кто она ему? Да никто. Даже не любовница.
Они прошли вдоль большого бассейна, пересекли по горбатому мостику каскад мелких неопределенной формы водоемов, которые и бассейнами-то назвать было неловко, и подлинному мосту вышли на пляж. Несмотря на ранний час – была всего лишь половина восьмого, – здесь, на берегу и в море, собралось уже свое общество. Людей было вроде бы и немного, но они были, и большинство из них Кирилл если и знал, то только в лицо. Впрочем, знакомые были тоже. Далеко в море виднелись головы Кержака и его Таты, а в шезлонгах почти у самого обреза воды сидели Аугусто Йёю («И что за фамилия такая у итальянца?» – в который уже раз задумался Урванцев) и какой-то совсем старенький дедок, которого Кирилл здесь раньше не встречал. Йёю курил толстую сигару и медленным «раздумчивым» голосом излагал свою очередную «теорию», а старичок слушал, кивал и, не скрывая зависти, жадно принюхивался к сигарному дыму.
– Дело не в том, герр Маркус, правит ли миром добро, – рассуждал дон Аугусто. – Или, допустим, зло. Важно, что двигает его, я имею в виду мир, вперед.
– Катаризм,[92] – с усмешкой ответил старик. – Необыкновенно далек от католицизма, сеньор Аугусто.
«Ай да дедушка, – восхитился Кирилл, подходя к „философам“. – Как срезал нашего бедного дона Аугусто!»
– Да? – не меняя интонации, переспросил Йёю. – Возможно. Но мне нравится ход моих рассуждений. Я даже думаю записать эту мысль.
– Доброе утро, господа, – сказал Урванцев, приблизившись к ним почти вплотную.
– О! – сказал Йёю, оборачиваясь. – О! Это было неожиданно. Доброе утро, Пауль! Доброе утро, моя сладкая. Я вижу, ты уже проснулась.
«А ведь он знал, что мы на подходе», – отметил Урванцев.
– Я сплю, когда я сплю, – царственно ответила Клаудиа и, подойдя к свободному шезлонгу, начала раздеваться. Не то чтобы ей было много что снимать, но зрелище получалось, надо отдать должное, захватывающее. Однако глазеть на красавицу было неудобно, и Урванцев сосредоточился на ее муже и его собеседнике.