— А яблоки вам разрешают рвать? Ягоды есть?
— Нам всё разрешают. Делай что хочешь после занятий.
Вспоминать это Томасу было приятно. Даже голос у него изменился, стал радостным, веселым, и по губам то и дело пробегала улыбка.
— А гулять вас пускают?
— Иногда разрешают ходить с учителем на речку, рыбу ловить. Только редко.
— Ты любишь ловить рыбу?
— Да.
— А куда-нибудь еще пускают?
— Нет, — грустно ответил Томас и громко вздохнул.
— И вы никуда не ходите?
— Только с учителями. И все вместе. Редко.
— А домой вас отпускают, повидаться с родителями?
— Нет.
— А где ты родился?
— Далеко отсюда, — неожиданно ответил Томас, и губы у него задрожали, как у обиженного ребенка.
— Колко далече?
— Не зная.
— Где же ты родился? — Морис опять перешел на немецкий.
Томас молчал, весь напрягшись.
— Как тебя звали там, дома, твои родные? Не бойся, мне ты можешь сказать. Как тебя звали дома?
— Павел…
Мы так и замерли.
— Очень хорошо, Павел. Хорошее имя. А фамилия твоя как?
— Петров.
— Дома тебя звали Павел Петров?
— Да.
— А как звали твоего отца?
— Не знаю.
— А как звали твою маму?
— Не знаю, — упрямо повторил Томас — или теперь его нужно называть Павлом?
— Но где же они жили, где твой дом? Ты сказал: далеко отсюда. Где?
— Не знаю. — Опять он явно не хотел отвечать на эти вопросы.
Морис не стал его больше мучать, сделал внушение, что он будет спокойно и крепко спать до утра, а когда проснется, станет чувствовать себя веселым и бодрым, хорошо отдохнувшим, и мы ушли в свой номер, оставив Томаса одного.
— Павел Петров… — сказал Раковский, просматривая записи в блокноте. — И родился не здесь, а где-то в другом районе. Искать будет нелегко. У нас в Болгарии много Петровых да и Павел довольно распространенное имя. Если бы еще хоть какие-нибудь детали. Имена отца, матери…
— Вы же видите: приходится из него буквально вытаскивать новые сведения, — устало ответил Морис. — Почему он так упирается? Не пойму.
— Да, — сочувственно произнес Раковский. — Форменный детектив. Ни разу еще, пожалуй, не приходилось мне вести такое сложное и запутанное следствие. Но у вас это великолепно получается.
— Благодарю, — склонил голову Морис. — Но почему ему вспоминается так мало болгарских слов? Забыл? Но он уже в монастыре говорил только по-немецки — я специально справлялся. Не мог же он так скоро забыть родной язык.
— Видимо, в этой школе их усиленно заставляли его забыть, — угрюмо проговорил Раковский.
— Вероятно. — Морис вздохнул и потянулся. — Как я устал…
Я тоже так устала, что решила отложить расшифровку пленки до утра, хотя и страшно не люблю рано вставать.