– Завтра папа приедет на похороны, – сказала Дорин. – Он сейчас в Ливерпуле. Почему ты не оставила своего адреса, Марни? Мы обзвонили с полдесятка Пембертонов, но твоего так и не нашли.
– Вчера утром врач сказал, что она долго не протянет, – опять вступила Люси. – Пошли в полицию. Там сказали, что помочь не могут и предложили обратиться на Би-Би-Си. Мы так и сделали. Но вчера в пять часов она навеки закрыла глаза. Уж с вечера вторника очень тяжело дышала, словно воздуха не хватало. Я возле неё сидела все время, и Дорин тоже.
– Похороны завтра в два, – продолжала Дорин. – Мне сразу придется уехать, муж остался один и уже, наверное, с ног сбился. Думаю, я все сделала правильно, ведь кому-то нужно было все взять на себя. Есть страховой полис. На расходы хватит. Я не знала, приедешь ты или нет.
– Я думала, ты радио услышала, – это опять Люси. – Ты так приехала, что я решила: услышала объявление по БИ-БИ-СИ. Еще в понедельник до обеда мать была как огурчик; потом пожаловалась, что голова болит, и пошла прилечь. К чаю встала и давай стряпать. Всегда любила пирожные. Говорит мне: «Люси, я чувствую, Марни приедете этом месяце». А потом смотрю – она на полу. Вот тут, где Дорин стоит. Я попыталась посадить её в кресло, но она оказалась такая тяжелая, что я к мистеру Уорнеру побежала.
В углу у комода стояла мамина палка и её выходные остроносые туфли; у неё всегда была узкая нога, и она носила остроносые туфли задолго до того, как они вошли в моду.
– Знаю, этому трудно поверить, – продолжала Люси. – Мне до сих пор чудится, что она спускается по лестнице. Хочешь посмотреть на неё сейчас, Марни? Мы все хорошо сделали. Лежит, как живая.
Мне мама живой не показалась. Она словно увяла и стала совсем маленькой. Она вовсе не была похожа на мою маму. И чем больше я на неё смотрела, тем дальше в прошлое она отодвигалась. Это все, что от неё осталось, как туфли, или палка, или халат за дверью. Все, что мне было в ней дорого, исчезло, осталось только что-то ненастоящее. Можете говорить, что я бессердечная, но так я чувствовала.
Спали мы с Дорин, во всяком случае, я лежала с ней в одной постели и смотрела на шторы, как сначала они становились все темнее, потом, когда взошла луна, светлее, а там уже и рассвело. Я встала в шесть, заварила чай, но не стала никого будить. Я плыла, как боксер в нокдауне. В Плимуте я пару раз была на боксе и видела такое.
А свой нокаут я получила около семи.
Я посидела возле мамы с полчаса, но ни о чем не думала и даже не сознавала, что сижу возле покойной. Потом я увидела старую черную сумку искусственной кожи, которую мама везде с собой таскала. Она лежала на шкафу. Мне виден был её уголок, и я решила посмотреть, лежит ли там ещё одно фото отца.