Судья выслушал ее без единого слова, только сжимал и разжимал кулаки, и так продолжалось до того момента, пока Анна не пересказала ему беседу, подслушанную ею, когда она укрылась в гардеробе, в частности, ту ее часть, где Эдвард излагал королю план ее совращения. Отец вскочил, сорвал с себя мантию и потянулся к шпаге, висевшей над каминной полкой. К ужасу Анны, он поднял шпагу, держа ее перед собой как распятие.
– Будь я проклят, если не убью бесчестного ублюдка! Пусть даже за это мне уготована виселица, – процедил он сквозь зубы.
Сэмюел Гаскойн наклонился и поцеловал шпагу, скрепляя этим поцелуем клятву.
Встревоженная, Анна вцепилась в его руку со шпагой.
– Отец, это предательство!
– Я говорю не о короле. Он один из Стюартов и такой развратник, что у него больше бастардов, чем блох у собаки, но помазанник Божий, которому я присягал на верность и готов отдать ему все, кроме дочери. Но Уэверби – это мерзавец, заслуживающий смерти за свое предательство. – Сэр Сэмюел побледнел. – Черт меня возьми! Я ведь подписал брачный контракт, и этот негодяй может забрать все твои владения в Эссексе.
– Отец, мне наплевать на эти владения.
– Но ты останешься без приданого. Как в этом случае я смогу обеспечить тебе достойный брак?
– Отец, ты не можешь и не должен бросать вызов Эдварду. Он искусно владеет шпагой. Я видела, с какой легкостью он разоружал противников во время игр.
– Неужто ты так мало ценишь мою честь, что воображаешь, будто я не стану защищать твое имя и состояние?
– Пожалуйста, отец, – умоляла Анна, сжимая его руку. – Никто не чтит тебя больше моего, но я не хочу, чтобы тебя убили или заключили в Тауэр. Подумай если не о своей драгоценной жизни, то хотя бы о моей. Если они уберут тебя со своего пути, Эдварду и королю легко будет справиться со мной.
Он погладил ее по плечу, стараясь успокоить.
– Ты права, дочь, но лорд Уэверби должен понести наказание.
Внезапно он опустился на стул и закрыл лицо руками.
– Все это моя и только моя вина. Мои гордость и честолюбие – причина того, что ты попала в лапы Эдварда, и я любой ценой должен вызволить тебя.
– Не кори себя, отец, – сказала Анна мягко. – К своему великому стыду, должна признаться, что любила Эдварда. Не думаю, что смогу когда-нибудь снова полюбить.
– Тише, тише, Анна. Тебе всего лишь двадцать три.
Девушка хотела возразить, но отец поднял палец, призывая ее к молчанию.
– Погоди, милая, дай мне собраться с мыслями.
Тянулись бесконечно долгие минуты. Отец сидел, не двигаясь, а Анна смотрела на него, время от времени бросая взгляд на портрет своей матери – пуританки Пруденс, умершей три года назад от оспы. Ее улыбка, обращенная к тем, кого она любила при жизни, была навеки запечатлена кистью и красками. Портрет матери, жаркий огонь в камине и запах книг в кожаных переплетах сейчас не оказывали на Анну своего обычного благотворного воздействия. Дыхание ее было неглубоким, быстрым и неровным, а голова слегка кружилась. Наконец сэр Сэмюел заговорил: