Малый кабинет отличался нарочитой строгостью обстановки. Стены обшиты красным деревом, шелк занавесей неярок, вместо ковра - темная медвежья шкура, подарок таргальского посла. Ничто не отвлекало глаз от сидящих в тяжелых резных креслах против входа, от их готовых пролиться гневом или милостью сиятельных ликов. Вот только милостью не пахло… ой, не пахло! Два владыки Великой Империи, мирской и духовный, Помазанник Господа и Голос Его, смотрели на вызванного с равной суровостью. У ног императора растянулся его любимец, ручной леопард Верный. Он казался спящим, но кончик хвоста заметно подрагивал. По спине светлого отца пробежал неприятный холодок: когда нет видимых причин для недовольства высших, ждать можно любого подвоха, а доносы одинаково умело сочиняют и придворные, и слуги Господни. Знать бы, в чем оправдываться придется…
Ровнешенько в тот миг, когда тишина стала невыносимой, заговорил глава Капитула:
– Вопрос к тебе имеем, чадо. Верно ли, что принимаешь у себя таргальского коронного рыцаря? Верно ли, что твоя прознатчица его спутницу по Ич-Тойвину водит?
– Верно, - брат провозвестник склонил голову.
– И что тебе в том за корысть, чадо?
– Сей рыцарь как раз и привез те вести из Таргалы. - начал объяснять брат провозвестник.
Прервал его густой императорский бас:
– Не с каждым вестником так носятся.
– А уж коль вестник из вражеской страны… - мягко дополнил Глас Господень.
Брата провозвестника прошиб пот, и вновь зашевелились в кишках ледяные корявые пальцы. Однако сумел ответить, не дрогнув голосом:
– В том и замысел мой, чтобы рыцаря отторгнуть от клятвы королю, Святую Церковь не уважающему. Сьер Бартоломью Церкви добрый сын, а спутница его тем паче. И коль вернется он в Таргалу, не королю Луи, а нам всецело верный…
Леопард поднял голову и широко зевнул, клацнув зубами.
– Нет, - махнул рукой их сиятельное величество Омерхад - Еще один верный в Таргале, если и вхожий к королю, то в толпе таких же рыцарей… Нет, светлый отец. Мы придумали лучшее применение вашему гостю.
5. Сэр Бартоломью, коронный рыцарь Таргалы
Голую спину холодил влажный камень. Дико, нещадно раскалывалась голова. Сэр Бартоломью потянулся ладонями к лицу; звякнули цепи, царапнули по запястьям грубо скованные браслеты.
Рыцарь поморгал. Непроглядная темень - такая, что впору поверить во внезапную слепоту. Что ж, если ему от души приложили по голове - от такого, бывает, и слепнут. Но лучше пока думать, что вокруг темно. Обычный каменный мешок, тюрьма без окон и отдушин. Вот только с чего вдруг - тюрьма?
Кажется, пробуждаться с головной болью, не помня, что стряслось, становится его дурной привычкой. В прошлый раз, правда, это было в Подземелье, гномы тогда спасли и его и Мариану. Сейчас… это подземелье явно не гномье, и он здесь явно не на положении гостя. Рыцарь перевернулся на живот, прижался лбом к холодным камням. Ждать. Только ждать. В панике нет смысла. В мыслях о Мариане - тоже. Надо ждать. Рано или поздно кто-нибудь придет и скажет, за какие заслуги добропорядочный паломник лег спать в гостинице, я очнулся незнамо где в цепях. И что с Марианой - тоже, быть может, скажет. Тогда и поглядим.