И – в который уже раз здесь! – поразился тишине.
Ночью не бывает так испуганно-тихо – разве что перед грозой, но небо над головой висело ясное, чистое. И все-таки тишина стояла гробовая. Поеживаясь, я внимательно осмотрелся, стараясь дышать потише и в душе удивляясь, почему все еще не вернулся в дом.
А потом темнота впереди шевельнулась. Метрах в десяти от меня, около кустов крыжовника, у самых корней, я увидел движение – словно что-то большое и тяжелое поднималось с земли.
Я не заорал только потому, что язык прикипел к небу, и у меня получилось выдавить лишь еле слышное сипение. Меня вообще парализовало, и какой-то частью мозга – еще работавшей! – я понял, почему так легко со своими жертвами – часто здоровыми, крепкими парнями и девчонками – расправляются разные там маньяки. Потому что это парализует – сознание и зрелище того, как в обычном, привычном тебе, понятном мире происходит что-то ужасное и противоестественное. Ко мне – почти пятнадцатилетнему, спортсмену, совсем не трусу – можно было сейчас подходить и делать со мной все, что угодно. Я покорно и тупо смотрел на оживший кусок темноты, похожий на Тварь из легуиновского «Волшебника Земноморья», ожидая, что же он предпримет в моем отношении – хотя до двери за спиной было шаг шагнуть.
Потом я услышал самый обычный человеческий стон. Негромкий, еле слышный – будто ветер что-то прошептал в ветвях… только ветра-то не было.
Стон повторился – в такт жутковатому подергиванию тени. Я вздрогнул – гипнотическое наваждение пропало. Пьяный, что ли? Или, может, раненый – машиной на дороге подшибло?.. Да нет, незачем ему на участок ползти. Да и ворота раненый не откроет. Точно, пьяный – не соображает, куда занесло, и ноги дальше не идут.
В тот момент я не подумал, что и пьяный ворота не откроет, не сможет…
Пьяных я не любил. Отец не пил почти совсем; вид шатающегося, идиотски выглядящего человека вызывал у меня брезгливое отвращение. Позволять такому валяться в саду у меня не было никакого желания – я решительно пошел по дорожке к лежащему, на ходу говоря:
– Какого черта вас сюда принесло? Ну-ка…
Лежащий человек – теперь я хорошо видел, что это именно человек, рослый и крепкий, – вдруг тяжело перевернулся на спину и прохрипел голосом, выдававшим страшную боль, но с голосом пьяного не имевшим ничего общего:
– Помоги, мальчик…
Я остолбенел вторично, но теперь – от изумления. Луна осветила лицо вчерашнего посетителя. Только теперь оно было искажено невероятной гримасой то ли боли, то ли напряжения. Роскошные усы превратились в липкие черные сосульки – кровь, темная и густая, вязко текла из пролома на месте левого глаза; казалось, там шевелится что-то живое.